Пальто с широким рукавом

 Ничто в жизни так не воодушевляет, как то, что в тебя стреляли и промахнулись.

Уинстон Черчилль

Разведгруппу взяли, на удивление, быстро. Немцы не сопротивлялись. Не было смысла: летом 1944 года вся Смоленщина была освобождена советскими войсками, и бежать было некуда. На допросах, которыми лично руководил подполковник СМЕРШа Красов, каждый из пятерых диверсантов показал одно и то же: в их задачу входил лишь поиск и подготовка площадки для посадки самолёта. Они должны были принять самолёт и на нём возвратиться в Германию. Кого и зачем доставит самолёт, они не знали.

Контрразведка СМЕРШ не та организация, в которой арестованному сразу верят на слово, но опытный Красов чувствовал, что немцы говорят правду. Никакой взрывчатки и прочих атрибутов диверсионного дела при пойманных не оказалось, зато были пилы, лопаты, топоры и, конечно же, рация. Может, действительно не врут?

Из недавно полученной оперативной сводки следовало, что противник замышляет в советском тылу что-то серьёзное. Ожидаемый самолёт, возможно, и предназначался для этой цели. Но когда он прибудет?

Пойманным диверсантам Красов жёстко пояснил, что жизнь им гарантирует только прибывший самолёт. Немцы, понимая, что другого шанса выжить не будет, согласились работать на советскую контрразведку.

Площадку для посадки самолёта нашли довольно быстро, и несо-стоявшиеся диверсанты с немецкой педантичностью принялись за порученное им дело. Через несколько дней всё было готово. Пора было начинать с гитлеровцами радиоигру, благо Москва одобрила.

Работавший под контролем немецкий радист регулярно слал в разведцентр сообщения о готовности, называл Кармановский район Смоленской области и точные координаты посадочной площадки. Ему отвечали коротко: ждите. Так продолжалось более двух месяцев, и подполковник Красов начал уже было терять терпенье, как вдруг наконец из берлинского разведцентра пришло чёткое указание: самолёт будет в ночь с 4-го на 5-е сентября.

Меры предосторожности были приняты беспрецедентные. Тройное кольцо оцепления, состоявшее из опытных автоматчиков; противопожарные средства на случай, если самолёт загорится; медицинские работники — прибывших требовалось захватить живыми; мощные прожекторы, готовые в нужный момент осветить посадочную площадку и дать понять о бесполезности сопротивления. Оставалась “самая малость” — принять самолёт и обезвредить тех, кого он доставит на борту.

Но в условленный день и час самолёт не прибыл.

 

***

Финны, как и другие жители Северной Европы, народ скромный, практичный и работящий. Здесь не принято строить роскошных дворцов, выставлять напоказ собственный достаток. Не любят финны с пышной помпезностью отмечать и юбилейные даты. Особенно во время войны. Барон Маннергейм не был исключением. День своего семидесятипятилетия — 4 июня 1942 года — самый уважаемый человек Финляндии хотел встретить в работе, а точнее, в инспекционной поездке по фронту, чтобы оказаться подальше от торжественных речей. А уж выпить пару рюмок любимой русской водки он время найдёт.

Однако президент Рюти уговорил Маннергейма хотя бы в юбилейный день рождения отложить поездку, сообщив, что есть много желающих поздравить юбиляра, в том числе и канцлер Германии Адольф Гитлер. О прибытии фюрера и желании поздравить сообщил посол Германии. Маннергейму пришлось согласиться.

Его в Финляндии действительно любили. 4 июня 1942 года барона Маннергейма поздравляли президент республики, члены правительства, председатель парламента со своими заместителями. Рюти в краткой речи сообщил, что по представлению Государственного совета Главнокомандующему войсками Финляндии барону Карлу Густаву Маннергейму присвоено звание маршала как результат признания заслуг всей армии Финляндии.

После были поздравления от офицерского корпуса, от различных общественных организаций, включая профсоюзы. Все поздравления для семидесятипятилетнего маршала были чрезвычайно приятны, ведь за годы независимости Финляндии он так много сделал для согласия и спокойствия в стране.

А вот на встречу с Гитлером юбиляр шёл без особого желания, заранее зная, что кроме поздравлений и пожеланий будут и уговоры активизировать боевые действия против СССР. А этого Маннергейму не хотелось. Он был опытный военачальник, ветеран Первой мировой, после поражения немцев под Москвой понимал, что блицкриг провалился, война становится затяжной и Германия её наверняка проиграет. А раз так, нет смысла Финляндии втягиваться в большую войну. К тому же американцы и англичане внимательно следят за действиями финской армии, регулярно предостерегая от продвижения в глубь советской территории. А мнение Вашингтона и Лондона игнорировать не следует.

Аппетиты же у гитлеровцев были серьёзные. Они хотели, чтобы финские войска не только приняли участие в блокаде Ленинграда, но и в перекрытии железной дороги, по которой из Мурманска в Советскую Россию шли поставляемые союзниками грузы.

Но предположения Маннергейма не оправдались. Во время короткого визита, продолжавшегося всего три часа, никаких переговоров по военным и политическим делам не велось. Гитлер даже не пытался перевести беседу на эти темы. Он, конечно же, от себя лично, от немецкого народа и вооружённых сил поздравил юбиляра и пожелал счастья. А затем в своём стиле разразился длинной демагогической речью, назвав Финляндию форпостом против большевизма на северо-западе, извинился за то, что не смог помочь Финляндии в войне с Советским Союзом в 1939—1940 годах, поругал союзников итальянцев за бездарное ведение войны и заявил, что ещё в 1940 году стало ясно: Советский Союз слишком много хочет, и войны уже не избежать. В заключение Гитлер пригласил Маннергейма посетить Германию. Стареющему маршалу пришлось согласиться.

После визита в рейх, где он встречался с военным руководством, Маннергейм ощутил заметное облегчение: юбилейные торжества закончились, и можно серьёзно заняться инспектированием войск на фронте.

Но не тут-то было… Встречи с Маннергеймом запросил гостивший в соседней Норвегии рейхсфюрер СС Гиммлер. Якобы хотел передать запоздалые поздравления по случаю семидесятипятилетия.

Имя Гиммлера не находило доброго отклика ни в Финляндии, ни вообще в Скандинавии. Но поскольку Гиммлер взял на себя заботу о том, чтобы большое число финских инвалидов войны получило специальный уход в немецких госпиталях, руководство Финляндии было ему благодарно. Кроме того, Гиммлер согласился смягчить условия содержания в нацистских концлагерях некоторых видных политиков и военных из оккупированных стран: поляков, бельгийцев, австрийцев, с которыми Маннергейм был дружен. Пришлось в очередной раз отложить поездку на фронт и согласиться на приём.

29 июня Гиммлер прибыл в ставку Маннергейма. Его сопровождала целая группа высокопоставленных офицеров СС. А днём раньше, 28 июня, начался штурм Севастополя, ознаменовавший генеральное наступление немцев на южном участке Восточного фронта. Именно с этого Гиммлер (естественно, после поздравлений) и начал беседу с Маннергеймом. В отличие от Гитлера, он избегал громких выкриков и театральных жестов. Рейхсфюрер говорил спокойно и не сомневался в убедительности своих доводов: после разгрома русских в мае под Харьковом и падения Севастополя, которое произойдёт в ближайшие дни, летняя кампания 1942 года будет полностью за Германией. Большевикам не оправиться. А ошибок прошлого года, когда главная битва началась в преддверии зимы, Германия не повторит.

Закончив, Гиммлер снял пенсне, протёр замшей, надел и испытующе посмотрел на финского маршала, как бы говоря: ну что, вы ещё раздумываете?

Маннергейм всё сказанное воспринимал спокойно, из приличия кивая собеседнику. Он не раздумывал, он уже решил. Нет, этими победами его не удивишь — в 1941-м было и похлеще. Что бы ни произошло, Финляндия большую войну с Советским Союзом не начнёт. И в противовес доводам рейхсфюрера, Маннергейм заметил, что русские эвакуировали свои уцелевшие промышленные мощности на восток, в места, недосягаемые для германской авиации, добавили к ним новые, и теперь их заводы с каждым месяцем наращивают выпуск вооружений. Одних только танков в этом, 1942-м году планируется выпустить порядка 20 тысяч. Если до войны имелись танковые дивизии, то теперь советское командование собирается формировать танковые армии.

Гиммлер, по воспоминаниям знавших его людей, редко улыбался. Но сейчас, после доводов барона, подобие улыбки обозначилось на его лице.

— Танки, говорите? На этот счёт у нас имеется новое оружие, можно сказать, чудо-оружие, — сказал он, дав понять, что эту тему разговора берёг напоследок.

— И что это за оружие? — оживился Маннергейм.

— Одни называют его “ужас для танков”, другие — “противотанковый кулак”. Оно не занимает много места и управляется одним человеком. Кстати, мы можем продемонстрировать его на одном из ваших полигонов в самое ближайшее время.

В сентябре того же года группа немецких экспертов-испытателей продемонстрировала новые противотанковые средства в финском учебном центре Ниинисало. Они оказались безоткатными полыми трубами, стрельба из которых велась при посредстве своего рода ракет. В своих мемуарах Маннергейм вспоминает, что на него это произвело большое впечатление. Несмотря на простоту конструкции и применения, эти трубки-ракеты безотказно пробивали танковую броню. Тут же Маннергейм выразил желание приобрести их для финской армии.

После завершения испытаний руководитель немецкой делегации штурмбанфюрер Бреме торжествующе изрёк:

— Такое чудо-оружие есть только в Германии!

 

***

Бреме лукавил. Он был одним из создателей новейшего противотанкового средства, которое с 1943 года поступит на вооружение немецкой армии и будет называться “Панцерфауст”, или проще — “Фаустпатрон”. Оружие создавалось в одной из лейпцигских фирм. Руководил работой доктор Лангвайер.

За секретность нового оружия отвечало ведомство Гиммлера. А так как Бреме был членом национал-социалистской партии, ему доверили участок работы, связанный с доведением опытных образцов до серийного производства. Пришлось сменить штатский костюм инженера на чёрный мундир эсэсовца.

Так вот, Бреме владел обширной научно-технической информацией и прекрасно знал, что впервые ручной противотанковый гранатомёт был создан в России.

 

***

Рябушинские… Эта фамилия вернулась к нам и знакома нынче любому просвещённому жителю страны. Талантливые русские предприниматели: промышленники, банкиры, купцы — одни из самых богатых людей дореволюционной России. Выходцы из крестьян Калужской губернии, где в середине XIX века братья Павел Михайлович и Василий Михайлович Рябушинские имели несколько текстильных фабрик. Сыновья Павла Михайловича приобрели предприятия в льняной, стеколькой, бумажной, лесной, металлообрабатывающй и полиграфической промышленности, а перед Первой мировой войной начали строить автомобильный завод. В 1900 году заняли руководящее положение в Харьковском поземном банке; в 1902 году был создан банкирский дом братьев Рябушинских, реорганизованный в 1912 году в Московский банк. Из восьми братьев Рябушинских наибольшую известность приобрёл Павел Павлович Рябушинский, ставший одним из лидеров российских предпринимателей. Но среди Рябушинских были не только предприниматели.

Дмитрий Павлович Рябушинский — русский учёный, специалист по гидроаэродинамике, основатель первого в мире аэродинамического института. Вот несколько штрихов к его биографии. Родился в Москве в 1882 году, был самым младшим из братьев. После смерти отца в 1889 году братья Рябушинские унаследовали большие состояния. Старшие сразу же активно включились в финансово-предпринимательскую деятельность, а Дмитрий всецело отдался науке.

Эпоха всеобщего увлечения воздухоплаванием в начале XX века не обошла и молодого Дмитрия Рябушинского, который решил использовать своё состояние для создания научно-исследовательского института соответствующего направления. Профессора Н.Е. Жуковский и В.В. Кузнецов поддержали эту идею. Так, в конце 1904 года в Кучино — подмосковном имении Рябушинских — вырос хорошо оборудованный Аэродинамический институт. На его устройство Дмитрий Павлович израсходовал порядка 100 тысяч рублей (по тем временам огромные деньги). Общее руководство институтом осуществлял Жуковский, а Рябушинский был директором и ведал постановкой экспериментов, в чём проявил свои незаурядные способности.

В 1908 году Дмитрий Рябушинский поступил в Московский университет, закончил его через четыре года, после чего был оставлен при кафедре теоретической и практической механики, возглавляемой Жуковским. В 1916 году Рябушинский выдержал экзамен на степень магистра и стал приват-доцентом. Вёл курсы теории упругости и аэродинамики, неоднократно выступал с научными докладами в Московском математическом обществе.

Октябрьская революция круто изменила жизнь Рябушинского. Несмотря на то, что Дмитрий Павлович национализировал свой институт и продолжал исследования, его положение, как и всех Рябушинских, в условиях “красного террора” было критическим. Поэтому он принял решение покинуть родину. После краткого пребывания в Дании Д.П. Рябушинский переехал во Францию, где и провёл остаток жизни.

В любой цивилизованной стране талантливый учёный не останется без дела. В 1922 году Дмитрий Рябушинский получил от Парижского университета учёную степень доктора наук, в 1929-м стал заместителем директора Лаборатории гидромеханики при Институте механики Парижского университета, в 1931-м профессором Русской высшей технической школы во Франции, возглавив кафедру теоретической механики и совет профессоров, а в 1935-м был избран членом-корреспондентом Французской академии наук.

Несмотря на эмиграцию, Дмитрий Рябушинский, как и его братья, оставался большим патриотом своей родины, верил в возрождение России. Он всегда интересовался историей и достижениями русской науки, подчёркивал вклад русских учёных и инженеров в развитие авиационной науки и самолётостроения.

Скончался Дмитрий Павлович Рябушинский в Париже 27 августа 1962 года. Прах его покоится на знаменитом кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем в окружении могил многих выдающихся сынов русского народа.

Имя Дмитрия Павловича Рябушинского до начала девяностых было мало известно на родине. Только в сентябре 1994 года в России было торжественно отпраздновано девяностолетие основания Кучинского аэродинамического института с приглашением из Европы и США потомков выдающегося учёного.

Но не только вопросами аэродинамики и воздухоплавания занимался Дмитрий Рябушинский. В годы Первой мировой войны Кучинский институт выполнял поручения Артиллерийского комитета. В частности, на его полигоне проводились испытания новой пневматической ракеты и модели пневматического бомбомёта. Рябушинский занялся тогда ракетодинамикой, а также сконструировал портативную безоткатную пушку-миномёт, успешные испытания которой проходили в Петрограде осенью 1916 года. Одновременно он выполнил расчёты реактивной силы при истечении газовой струи. К сожалению, обстоятельства времени воспрепятствовали использованию теоретической и практической части работы.

Так что зря похвалялся Бреме. Задолго до его шефа, доктора Лангвайера, и коллектива, которым он руководил, ручную пневматическую ракету кумулятивного действия, по внешнему виду напоминающую открытую трубу на треноге, изобрёл, создал и испытал выдающийся русский учёный Дмитрий Павлович Рябушинский.

 

***

Не только царская, но и советская Россия опережала Германию в создании опытных образцов нового оружия для борьбы с бронёй.

В один из дней 1931 года на испытательном артиллерийском полигоне ленинградской газодинамической лаборатории царило повышенное оживление. На очередные испытания пожаловало высокое начальство из Москвы во главе с самим Тухачевским, в то время начальником вооружений РККА. К демонстрации новой техники хозяева подготовились хорошо. Начальство спустилось в специально оборудованный блиндаж, над которым поднимались лишь перископы. Невдалеке сотрудники установили треногу с огромной трубой и спрятались в укрытии. Руководил испытаниями создатель оружия Борис Сергеевич Петропавловский. Он же был и руководителем газодинамической лаборатории.

Вот Петропавловский даёт команду: из трубы вырывается язык пламени, и огненная струя устремляется к стоящему в полукилометре от блиндажа танку. Ослепительная вспышка на броне свидетельствует о точности попадания.

Результаты испытания произвели большое впечатление на гостей. Петропавловский дополнил их своими пояснениями:

— Вы видели в действии реактивное противотанковое ружьё. В ближнем бою оно заменит противотанковое орудие, поскольку корпус ружья и направляющая труба изготовлены из алюминиевого сплава и весят всего несколько килограммов. Ружьё калибра 82 мм стреляет реактивным снарядом. Боец может бить по танкам прямо с плеча, ибо у ружья практически нет отдачи. Вот только стоять позади него ближе десяти метров не рекомендуется.

После завершения испытаний Тухачевский отозвал в сторону Петропавловского и представил одному из своих спутников, которому попросил оказать полное содействие и познакомить ближе с работами лаборатории. Незнакомец в форме комдива во время опытных стрельб не проронил ни слова, но за всем внимательно следил.

— Комдив Петров, — представился он.

Пока он слушал краткий доклад о деятельности лаборатории, у Петропавловского создалось впечатление, что комдив (если он был таковым) и без его доклада хорошо осведомлён о работах.

— Скажите, Борис Сергеевич, а не могли бы вы в кратчайший срок выполнить спецзадание: изготовить и испытать вариант противотанкового ружья существенно меньшего калибра, порядка 40—50 мм и размерами не больше метра?

— Сделаем, если надо, — заверил Петропавловский и тут же поинтересовался: — Но кому нужна такая игрушка?

Жёсткий взгляд комдива охладил его интерес:

— Давайте без вопросов. Наше задание — ваше исполнение.

 

***

Петропавловский и его сотрудники с заданием справились. “Игрушка” или, как они её называли, “карманная безоткатка”, была создана, хотя неизвестно, применялась ли она вообще. А вот реактивные противотанковые ружья (гранатомёты РПГ) появились на вооружении нашей армии только через 15 лет, уже после войны. Здесь видится несколько причин. Во-первых, ранняя смерть Петропавловского в 1933 году. Во-вторых, обычные противотанковые ружья, бывшие на вооружении Красной Армии, оставались лучшими в мире военной техники, и не было причин параллельно развивать другой вид противотанковой техники. Тем более что советская военная доктрина была наступательной. Война будет только на чужой территории. А раз так, пусть они там, “за бугром”, от наших танков отбиваются. Ну а в-третьих, общение с “врагом народа” Тухачевским пагубно отразилось на судьбе не только тех, кто с ним работал, но и на судьбе их технических идей и проектов.

 

***

Зато за рубежом некоторые из этих идей и проектов быстро проросли и дали свои плоды. Первой страной, которая приняла на вооружение ручной противотанковый гранатомёт, стала Великобритания. В 1942 году на вооружение британской пехоты было принято ружьё под названием PIAT (пехотный противотанковый гранатомёт). Оно представляло собой комбинацию двух противотанковых ружей, разработанных в 1941 году инженерами Джефри и Вэлсом. Работами руководил полковник Бланкер. Назвать это оружие ружьём было бы не вполне корректно, так как оно представляло собой нечто промежуточное между стрелково-артиллерийскими и реактивными системами. Конструкция его была достаточно проста: оно представляло собой трубу диаметром 76 мм и длиной 610 мм. К передней части трубы был приварен лоток для установки реактивной гранаты, а на задней части закреплён Т-образный плечевой упор. В трубе монтировался затвор-ударник для производства первого выстрела, который взводился вручную. Воспламенившийся после разбивания капсюля заряд выбрасывал гранату вперёд и одновременно возвращал затвор-ударник в исходное положение, ставя его на боевой взвод.

В 1942 году на вооружение американской армии было принято противотанковое ружьё М1 “Базука” конструкции офицера Скиннера. По принципу действия оно относилось к динамореактивному оружию и состояло в основном из открытой с обеих сторон гладкостенной трубы, электровоспламенительного устройства, предохранительной коробки с контактным стержнем, прицельных устройств и плечевого упора. На заднем торце трубы закреплялось кольцо, облегчающее вкладывание гранаты в канал ствола, а на переднем торце имелся щиток, предохраняющий стрелка от действия раскалённых газов.

Так что штурмбанфюрер Бреме не просто врал Маннергейму, а врал многократно. Германия не первой из сильнейших в военном отношении держав создала и испытала то, что они назвали громким немецким именем “Фаустпатрон”, и не первой приняла его на вооружение.

Но немцам надо отдать должное. Их “Фаустпатрон” оказался наиболее совершенным по сравнению с британскими и американскими аналогами ручных противотанковых гранатомётов. Лёгкий (2,7–3,2 кг), малогабаритный (длина 1 метр) “Фаустпатрон” калибра 100 мм имел бронепробиваемость до 140 мм, поражал бронированные цели на расстоянии до 100 метров и, в отличие от “Базуки” и PIATа, являлся не переносной ракетной установкой, а одноразовым средством ближнего боя (в конце войны у немцев появились и многоразовые “Фаустпатроны”). Последнее свойство, кажущееся на первый взгляд минусом, оказалось плюсом: “Фаустпатрон” был ориентирован на боевое применение не специально обученными расчётами, а обычными пехотинцами. Для его освоения достаточно было пятиминутного инструктажа. Им мог пользоваться, например, личный состав фольксштурма, состоящий из подростков и стариков.

Горько вспоминать, но наши танковые войска несли большие потери от этих самых “Панцерфаустов — Фаустпатронов”, особенно в уличных боях.

 

***

Противостояние снаряда и брони началось с середины XIX века, когда на смену парусному пришёл более мощный паровой флот. Новый флот нужно было надёжно защищать — появились броненосцы. Позже броню стали применять на железной дороге — появились бронепоезда. Совершенствовался и “враг брони” снаряд и, конечно же, пушка, в которую его закладывали. В XX веке появление танка качнуло чашу весов в пользу брони; первоначально не знали, как бороться против этих металлических монстров. Но закон бытия прост: если есть действие, то есть и противодействие. Появление танка привело к появлению нового вида оружия — противотанкового. И снова началось противостояние, но уже на новом этапе. Оно ознаменовалось применением противотанковых пушек и ружей и закончилось использованием ручных противотанковых гранатомётов.

Но в XX веке бронёй стали защищать не только экипажи кораблей, поездов и танков. В броню “одели” ещё и автомобили глав государств и правительств. И что же делать с этой бронёй? Пусть она тоньше, чем броня танков, но против неё не выкатишь пушку и не выставишь противотанковое ружьё на станке — у государственных людей есть бдительная охрана.

Тогда в противостояние брони и снаряда вмешался ручной гранатомёт, вернее, его уменьшенный вариант. Вспомним задание “комдива” и изготовление Петропавловским с его сотрудниками “карманной безоткатки”. Откуда им было знать, что их детище, уже под названием “Панцеркнакке”, немцы успешно воссоздадут во время войны. Предполагаемой мишенью будет автомобиль Сталина.

 

***

Гитлер не без основания считал Сталина своим сильнейшим и опаснейшим соперником. Как следует из мемуаров начальника политической разведки Германии Вальтера Шелленберга, в один из дней 1944 года он был приглашён министром иностранных дел Риббентропом в свою личную резиденцию. Отведя своего гостя в угол, Риббентроп посвятил его в чрезвычайно секретное дело, о котором будто бы знали только Гиммлер и Борман. “Надо убрать Сталина”, — сообщил он. План министра состоял в том, чтобы заманить Сталина на какую-нибудь конференцию, и там он самолично берётся убить советского лидера из пистолета, замаскированного под вечную ручку. Реально оценивающий состояние дел Шелленберг посчитал этот план результатом нервного расстройства Риббентропа. Он понимал, что в то время, когда Германия проигрывает войну, Сталин ни за что не согласится встречаться со своими противниками.

К удивлению Шелленберга, вскоре после этого его вызвал Гиммлер и предложил другой план убийства Сталина. В мастерских СС была изготовлена специальная мина, размером с кулак и имевшая вид куска грязи. Она обладала большой разрушительной силой, и её детонатор управлялся по радио. Коротковолновый передатчик размером с пачку сигарет действовал на расстоянии до 11 километров.

В лагерях военнопленных были найдены два человека, ранее репрессированные советскими властями. Оба согласились выполнить задание. Один из них был знаком с механиком из гаража Сталина. Эти два диверсанта были заброшены в СССР, но связь с ними прервалась. Шелленберг полагал, что они были либо схвачены советской контрразведкой, либо сами сдались и рассказали обо всём.

Однако идея убить Сталина не покидала Гитлера. С этой целью начальнику восточного отдела РСХА (гитлеровская служба безопасности) оберштурмбанфюреру СС Гейнцу Греве было поручено организовать в разведывательно-диверсионном центре под названием “Цеппелин” более продуманную подготовку террористов для заброски их в Москву.

Предусматривалось два варианта покушения на Сталина. Первый — выстрелить в его машину специальным аппаратом, тем самым, о котором выше шла речь. Немцы назвали его “Панцеркнакке” (“вскрывающий броню”). Это была короткая стальная трубка, которая легко пряталась под рукавом шинели или кителя. Трубка ремнями крепилась к руке, а в кармане скрывался аппарат кнопочного включения. В трубку помещался 30-миллиметровый снаряд кумулятивного действия. Он способен был пробивать броню на расстоянии до 300 метров. Достаточно было поднять руку по направлению к машине и нажать другой рукой кнопку в кармане, как устройство бесшумно срабатывало.

В качестве второго, запасного, варианта было изготовлено мощное взрывное устройство, вмонтированное в небольшой портфель. Исполнителю теракта были подготовлены явки людей, которые могли достать гостевой билет на торжественное заседание 6 ноября по случаю годовщины Октябрьской революции. Там он должен был незаметно оставить портфель и взорвать его по радиосигналу после того, как сам покинет зал заседания.

По заданию РСХА был изготовлен специальный четырёхмоторный бомбардировщик типа “Арадо-332”. Он имел самое современное навигационное оборудование, был хорошо вооружён для борьбы с истребителями и мог совершить посадку на весьма ограниченной по размерам площадке. В самолёт был вмонтирован специальный трап, по которому на советском мотоцикле М-72 террористы сразу после приземления съезжали и двигались к Москве. Всё предназначенное для диверсии было помещено в металлические ящики. Печати и надписи на них запрещали кому бы то ни было вскрывать их до доставки в Москву, так как они содержали совершенно секретные материалы.

За несколько месяцев до заброски террористов недалеко от Смоленска планировалось выбросить небольшую группу агентов, в задачу которой входил поиск площадки для посадки самолёта. Эти агенты должны были принять самолёт и на нём возвратиться в Германию.

Оставалось главное: найти исполнителя теракта, готового любой ценой выполнить задание. Это было непростое дело. В гитлеровских разведшколах готовилось множество агентов для работы на советской территории. Но большинство не оправдали себя. Одни сдавались сразу же после заброски в тыл; другие проваливались по дурости; третьи что-то могли, но после ареста шли на сотрудничество с советской контрразведкой. А всё объяснялось тем, что вина большинства агентов перед страной, которой они присягали, то есть перед СССР, состояла в добровольной сдаче немцам в плен. Они никого не грабили, не убивали, поэтому, будучи разоблачёнными, наивно надеялись на снисхождение. И шли на сотрудничество.

Бывшие белогвардейцы и прочие эмигранты (правда, таких в разведшколах было немного) горели желанием мстить и на добровольную сдачу не шли. Но они последние годы жили в эмиграции и нынешней России не знали. И это незнание могло сыграть решающую роль и привести к провалу.

Ещё были уголовники, но и они не годились. Все они отбывали срок, а значит, были “засвеченные”. А это ненадёжно. И вообще, многие из сотрудников разведшкол, кто готовил агентуру, брезгливо относились к уголовникам, сравнивая работу с ними с охотой на зайцев, которых приходится травить волками. Неизвестно, на кого вперёд — на зайца или на охотника — бросится волк.

Нет, для исполнителя теракта против Сталина нужна была особая кандидатура. Это должен быть в прошлом советский гражданин, ненавидящий большевиков и имеющий, как это говорят, “трижды запятнанную биографию”, а потому не надеющийся ни на какое снисхождение. Он должен быть умным, смелым, хладнокровным, находчивым, беспощадным. А уж обращаться с “Панцеркнакке” и прочим оружием его научат. И симпатичную спутницу ему подберут — чтобы меньше вызывал подозрения.

 

***

В конце августа 1943 года к оберштурмбанфюреру Греве из находящейся неподалеку от Берлина разведшколы доставили советского военнопленного по фамилии Таврин. Греве знал основные моменты биографии Таврина, но пожелал увидеть его непосредственно и расспросить подробнее.

Перед ним стоял молодой высокий мужчина, приятной внешности, но с грустными глазами, по возрасту лет тридцати пяти. Греве предложил сесть и рассказать о себе. Таврину пришлось повторить то, что он уже не раз рассказывал. Он, Пётр Иванович Таврин, уроженец города Чернигова, русский, после окончания школы поступил в институт. В 1932 году был арестован его отец, бывший полковник Царской армии, и его, не пожелавшего отречься от отца, из института исключили. В 1937-м, когда накатилась волна репрессий, он, работник одной из хозяйственных служб, побоялся ареста и, женившись, взял фамилию жены — Политов. Жить они уехали к ней, в Рязань. Вскоре развёлся. В августе 1941-го был призван в Красную Армию, дослужился до старшего лейтенанта. А 30 мая 1942 года, перейдя в составе разведгруппы линию фронта, добровольно сдался в плен. Был направлен в лагерь для офицеров в Восточную Пруссию. Там в конце лета 1942-го познакомился с ближайшим помощником генерала Власова генералом Жиленковым, часто приезжавшим в лагерь с целью агитации. Жиленков посоветовал сотрудничать с германской разведкой, если предложат. В июне 1943-го ему сделали такое предложение, так он оказался в разведшколе.

Греве слушал через переводчика, хотя хорошо владел русским. Он понимающе кивал, а после того, как Таврин закончил рассказ, по-русски, почти без акцента, спросил, какой вид работы его устраивает: разведка, диверсии, террор?

Таврин, услышав русскую речь, смутился, что не ускользнуло от внимательного взгляда Греве. Потом ответил: предпочёл бы террор.

На этом и закончилась их первая встреча. Отпустив Таврина, Греве задумался. Он был опытным разведчиком, психологом, несколько лет прожил в России в качестве работника торгового представительства; многое и многих повидал. Что-то в Таврине ему не нравилось. Но что именно? Похоже, о себе он рассказал не всё. Придётся его дополнительно проверить. Как? есть одна мысль. Допустим, этот Таврин действительно ненавидит Советскую власть, её руководителей и готов осуществлять против них террористические акты. Значит, если он не дурак, не врёт и чего-то стоит, то у него за год пребывания в разведшколе, а может даже и ранее, должны были возникнуть какие-то соображения по проведению теракта, причём самого сложного, связанного с убийством Сталина. Вот пусть и представит свой план. А дальше — посмотрим.

Вскоре Таврин вновь был вызван к Греве. Это было 5 сентября 1943 года. Греве опять подробно расспрашивал Таврина о прошлом и причинах выбора задания по террору. Таврин снова сослался на рекомендации Жиленкова. После этого Греве предложил Таврину разработать и представить в письменном виде план совершения террористического акта. Для этого Таврина поселили в одной из гостиниц.

В тот же день к нему приехал Жиленков, которому Таврин пожаловался на трудности в составлении плана. Жиленков увёз Таврина к себе на квартиру и, как опытный аппаратчик (бывший секретарь райкома ВКП(б), сам быстро составил план. Большая часть плана состояла из антисоветских и антисталинских выпадов, доказывающих необходимость устранения Сталина. Затем было указано, что теракт должен быть совершён путём проникновения на какое-либо тожественное заседание. Переписав план, Таврин лишь добавил, что ему нужны 500 тысяч рублей, документы и пистолеты. О существовании “Панцеркнакке” ни он, ни Жиленков, естественно, не знали.

На следующий день Таврин вручил план Греве. Тому план понравился. Греве внёс свои добавления, предложив, как главный вариант, осуществить теракт путём выстрела по машине Сталина из замаскированного под одеждой портативного гранатомёта, о котором был хорошо осведомлён. Оставалось предложить план Гиммлеру для утверждения.

После одобрения плана рейхсфюрером Греве направил Таврина в распоряжение начальника команды “Цеппелин” майора Отто Крауса в город Псков, куда Таврин и прибыл 23 сентября 1943 года. В Пскове он занимался физической подготовкой и тренировался в стрельбе.

6 ноября 1943 года Таврина вновь вызвали в Берлин. Греве интересовался, как идёт подготовка, и дал указание ускорить её завершение. Таврину объявили, что из Пскова он будет переведён в Ригу, так как в Пскове слишком много советской агентуры, которая может узнать о подготовке Таврина к заброске за линию фронта.

5 декабря Таврин прибыл в Ригу, куда была переброшена вся команда “Цеппелин”. Вскоре у него появилась жена — Лидия Яковлевна Таврина (Адамчик), двадцатиоднолетняя женщина, не лишённая привлекательности. Её предложили в качестве напарницы-радистки. Агенты понравились друг другу и начали семейную жизнь.

Сразу же по приезде в Ригу Краус заявил Таврину, что тот должен быть заброшен под видом инвалида войны. В этой связи он потребовал, чтобы Таврин согласился на хирургическую операцию, в результате которой он будет хромать на одну ногу. Краус связал Таврина с немецкими врачами, которые доказывали ему, что после войны сделают ещё одну операцию, после чего нога станет нормальной. Таврин категорически отказался, обосновав это тем, что хромота — особая примета. Тогда Краус предложил хирургическим путём сделать на теле следы ранений. На этот раз Таврин согласился. В рижском госпитале Таврину под наркозом сделали большую рану на животе и две небольшие раны на руках. В госпитале он пролежал две недели. Послеоперационные следы действительно было трудно отличить от зарубцевавшихся ран. Чтобы скрыть этот факт от жены, Таврин по указанию Крауса сообщил ей, что уезжает в командировку на фронт, а по возвращении из госпиталя рассказал, что попал под обстрел и был ранен.

Несмотря на интенсивную подготовку, неизвестно, доверили бы гитлеровцы покушение на Сталина именно Таврину. Наверняка у них в запасе были ещё кандидатуры. Но случай внёс свои коррективы. В начале января 1944 года в автокатастрофе погиб Греве. На его место был назначен штурмбанфюрер Хенгельхаут. Начальство торопило, и Хенгельхаут решил ускорить подготовку Таврина для заброски в советский тыл.

Хенгельхаут был лично знаком с легендарным гитлеровским террористом Отто Скорцени, и не просто знаком, а участвовал под его руководством в операции по освобождению Муссолини. Хенгельхаут не замедлил представить Скорцени своего “воспитанника”.

Первый раз в своём кабинете на Подсдамерштрассе, 28 Скорцени только расспрашивал Таврина о его прошлом. Таврин, уже хорошо говоривший по-немецки, снова всё пересказал. Во второй раз в беседе Скорцени объяснил Таврину, какими личными качествами должен обладать террорист. По ходу он поделился деталями организации похищения Муссолини. При этом отметил, что сохранить себе жизнь можно только в том случае, если действовать рискованно и не раздумывая. Привёл пример, как во время похищения он, перепрыгнув через ограду замка, очутился рядом со стоящим на посту карабинером. “Если бы я тогда хоть на секунду замешкался, — признался Скорцени, — то погиб бы. Но я без колебаний прикончил карабинера, остался жив и выполнил задание”.

Отто Скорцени был не из тех, кто тратит время даром, рассказывая о своих подвигах. Но в данном случае затраты времени были оправданы, поскольку весь разговор сводился к тому, чтобы доказать главное: осуществление террористических актов даже в отношении особо охраняемых лиц вполне реально.

Тогда же, зимой 1944 года, состоялась и третья встреча Таврина со Скорцени. На этот раз он расспрашивал Таврина о Москве и пригородах и прямо поставил вопрос, возможно ли в России осуществить такую же операцию, какую он проделал в Италии. Таврин сразу понял, что у Скорцени в голове родился план похищения кого-то из высшего советского руководства. Почти не раздумывая, он прямо ответил, что проведение такой операции в СССР, в отличие от Италии, практически невозможно.

После того как Таврин покинул кабинет, Скорцени сказал Хенгельхауту:

— Вот что, штурмбанфюрер, за операцию отвечать тебе, и решающее слово твоё. Но, по-моему, этот русский подойдёт.

 

***

Таврина и его спутницу Таврину-Адамчик оснастили по высшему разряду: семь пистолетов с комплектом отравленных и разрывных пуль, пять гранат, мина с мощным зарядом и, конечно же, упомянутый выше специальный аппарат под названием “Панцеркнакке” с бронебойно-зажигательными снарядами к нему. Будучи портативным, аппарат прятался в рукаве кожаного пальто. Перед переброской через линию фронта Таврин тренировался в стрельбе из “Панцеркнакке”. При этом снаряды легко пробивали бронированные плиты толщиной 45 миллиметров. С помощью “Панцеркнакке” планировалось совершить теракт на улице во время прохождения правительственной машины. Отравленными и разрывными пулями Таврину следовало стрелять, если бы он очутился на близком расстоянии от Сталина.

По плану покойного Греве, который предстояло претворить в жизнь Хенгельхауту руками Таврина, после высадки из самолёта Таврин со своей спутницей должны были проникнуть в Москву и легализоваться. Для этого они были снабжены несколькими комплектами воинских документов, большим количеством чистых бланков, а также штемпелей и печатей военных учреждений. Кроме того, для придания большего авторитета личности Таврина ему были вручены Золотая Звезда Героя Советского Союза, орден Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Александра Невского, орден Красной Звезды, две медали “За отвагу”, орденские книжки к ним, а также специально сфабрикованные вырезки из советских газет с указанием о присвоении ему звания Героя Советского Союза и награждении перечисленными орденами и медалями. Всё это, разумеется, на имя майора Таврина. Обычно германская разведка своих агентов, забрасываемых в советский тыл, снабжала фабрикуемыми ею же поддельными орденами, но Таврину выдали подлинные. Впоследствии выяснилось, что орден Ленина и Золотая Звезда Героя Советского Союза принадлежали генерал-майору Шепетову, геройски воевавшему в 1941 году, а в 1943-м погибшему в гитлеровском плену.

В Москву Таврину предстояло следовать с документами заместителя начальника контрразведки СМЕРШ 39-й армии 1-го Прибалтийского фронта. По прибытии в Москву он должен был сменить эти документы, так как длительное время находиться по ним в одном месте опасно. Гораздо надёжнее по прибытии в Москву изготовить на имеющихся чистых бланках документы на имя офицера Красной Армии, находящегося в отпуске после ранения. В Москве Таврину нужно было подыскать место для жилья на частной квартире и прописаться по этим документам.

Обосновавшись таким образом в Москве, Таврин должен был, расширяя круг своих знакомых, установить личные отношения с техническими работниками Кремля либо с другими лицами, имеющими отношение к обслуживанию руководителей страны. При этом ему рекомендовалось знакомиться с женщинами — стенографистками, машинистками, телефонистками — и через них выяснять места пребывания членов правительства, маршруты движения правительственных машин, а также установить, где и когда должны проходить торжественные собрания или заседания с участием руководителей страны.

Непосредственный наставник Таврина Краус предупреждал, что такие сведения получить нелегко, и поэтому рекомендовал установить интимные отношения с теми женщинами, которые его заинтересуют. Он даже снабдил Таврина специальными препаратами, которые при подмешивании в напитки вызывают у женщин сильное половое возбуждение, что следовало использовать в интересах дела.

Для проникновения на торжественные заседания с участием высших должностных лиц СССР Таврин должен был использовать документы Героя Советского Союза и соответствующие знаки отличия, а проникнув на такое заседание, в зависимости от обстановки, приблизиться к Сталину и стрелять в него отравленными и разрывными пулями.

Казалось, всё было отработано, продумано, предусмотрено. Даже четырёхмоторный бомбардировщик “Арадо-332”, на котором предполагалось перебросить террористов через линию фронта и высадить в специально подготовленном месте в лесу, был дополнительно оборудован несколькими шасси с каучуковыми гусеницами, что позволяло садиться и на неприспособленных площадках.

Но случай, вмешавшийся в ход операции, тем и силён, что его предусмотреть нельзя.

 

***

В ночь с 4-го на 5-е сентября 1944 года “Арадо-332” с террористами на борту поднялся в воздух. В 1 час 50 минут его, движущегося на высоте 2500 метров в сторону Можайска, засекли советские наземные службы. Около 3-х часов ночи самолёт был замечен уже над Кубинкой, совсем рядом с Москвой. Воздушное пространство столицы надёжно охранялось, и зенитчики открыли плотный огонь, заставив немецких лётчиков повернуть назад.

Получивший повреждение самолёт совершил посадку близ деревни Яковлево-Заовражье на Смоленщине, далеко от того места, где его ждали. Совершая вынужденную посадку ночью на незнакомом поле, пилот, несмотря на высокую техническую оснащённость самолёта, сильно рисковал. Но посадка состоялась — немецкая техника оказалась на высоте. По сброшенному трапу из самолёта выехал мотоцикл с двумя пассажирами.

Так случай, связанный с попаданием в самолёт и его вынужденной посадкой в безлюдном месте, позволил Таврину со своей спутницей незаметно раствориться в чаще леса и выехать на ближайшую просёлочную дорогу. Но они не могли знать, что совсем скоро другой случай перечеркнёт их планы.

 

***

Подполковник Красов не находил себе места. Где же этот проклятый самолёт? Столько ждали, так готовились — всё псу под хвост. Захваченным немцам поверили, и они, похоже, говорили правду… Но самолёта нет… А тут ещё Москва по два раза в день обязала докладывать о ходе операции.

Красов устало присел на стул, снял фуражку. Свой небольшой штаб Красов, как опытный смершевец, организовал в одном из зданий, чудом уцелевших после ухода немцев. Он отвечает головой за свой район. Со всеми постами и центром телефонная связь. Его группе придана рота автоматчиков и несколько работников районного НКВД. Правда, наибольшие надежды у него на пятерых своих сослуживцев, с которыми он два года проработал в особом отделе армии и которых вместе с ним откомандировали на выполнение спецзадания по поимке диверсантов. А эти местные энкавэдэшники — молодые пацаны, похоже, и на фронте не были. Проку мало от них. Привыкли разбираться со стариками да бабами, которые были в оккупации. Настоящие диверсанты им не по зубам, на диверсантов нужен особый нюх. Словом, надо пройти школу СМЕРШа.

Свободного времени у него не было, если не считать тех нескольких минут, когда он мог вот так остаться со своими мыслями, обхватив поседевшую голову руками, опершись локтями на стол, на котором, кроме двух телефонных аппаратов и графина с водой, ничего не было. Сейчас бы водки грамм по 150, и спать, спать, спать…

В эти редкие минуты он пытался отключиться от “диверсионных” дел, вспомнить прошлое, семью. Перед глазами неизменно вставали жена и сын. При эвакуации из Минска в июне 41-го они пропали без вести. Все эти три года он верил, что они живы. И сейчас верит, хотя это ему уже даётся с трудом.

Ещё вспоминал он молодые годы, когда в далёком 1936-м он, выпускник военного училища, начал службу в одной из дивизий Дальневосточного военного округа. И вскоре столкнулся с непонятным: почти всё руководство дивизии, многие командиры полков, начальники штабов, замполиты были арестованы. Откуда столько врагов, ведь многие из них участники Гражданской войны, имеют награды? Тогда он этого понять не мог. А в 1939-м очередь дошла и до него. Всё дело, как оказалось, было в фотографии, на которой молодые лейтенанты, и он в их числе, беседуют с легендарным Василием Блюхером. Это было на второй год его службы, сразу после завершившихся манёвров. Фотографию он хранил, а после ареста Блюхера уничтожить не успел. Кто-то донёс — и вот уже у него выбивают показания.

Ему повезло: главу НКВД Ежова сменил Берия. И многие обвинительные, точнее сфабрикованные, дела были пересмотрены, в том числе и дело его, лейтенанта Красова. Но отбитые почки и выбитые зубы он не забыл. И самое главное, понял: подавляющее большинство из тех, с кем он томился в застенке, ни в чём не повинные люди.

С этого времени к НКВД, к тем, кто арестовывает, бьёт, убивает, лишь бы показать свою деятельность, лишь бы пытками подтвердить ложные обвинения, у него, армейского офицера, появилась стойкая неприязнь.

А как же контрразведка СМЕРШ, где он сейчас служит? Там ведь много выходцев из НКВД. И тоже арестовывают, отдают под суд, расстреливают? Причём среди расстрелянных, и это горькая правда, есть и невиновные. Но, во-первых, идёт война, и сейчас не до личных обид и разборок. А в условиях войны без суровых мер нельзя, приходится перегибать. СМЕРШ, в конце концов, подчиняется лично Сталину, да ещё начальнику СМЕРШа Абакумову. А энкавэдэвское начальство им не указ. Во-вторых, он, боевой офицер, в СМЕРШ пришёл из армии, точнее из армейской разведки, которая не раз посылала его за линию фронта. Вот закончится война, и он снова станет строевым офицером, будет готовить молодых солдат. И ещё: совесть его чиста. Те, кого он отдал под суд или расстрелял, были действительно врагами — их или захватили с поличным, или против них имелись неопровержимые улики. Сюда же относились и дезертиры. С теми же, кто в условиях немецкой оккупации работал в больницах и школах, кто пёк хлеб и подметал улицы, чтобы не умереть с голоду, он, подполковник Красной Армии Иван Красов, не воевал и воевать не будет. С этими, если надо, пусть разбираются такие, как этот старлей. Как его?..

Мысли задремавшего Красова прервал телефон. “Вот он, лёгок на помине, — ругнулся Красов.–Опять попусту звонит, заподозрил какую-нибудь старуху”.

 

***

Старший лейтенант Градов был в плохом настроении. Он три часа на посту, два из них простоял под проливным дождём и вымок до нитки. На нём милицейская форма, хотя он начальник местного райотдела НКВД. Под таким видом проверять документы у проезжающих удобнее — меньше подозрений, пояснил ему подполковник Красов, ставший на время проведения операции его непосредственным начальником.

Красова он возненавидел сразу, с первых дней их совместной работы, когда подполковник устроил ему разнос за плохо организованные посты на дорогах в Карманово. На одном, как назло, во время проезда Красова никого не оказалось. Градов начал было оправдываться, ведь отлучился он вместе с двумя автоматчиками всего на пару минут — вдали, в кустах, был замечен человек (как оказалось, местный житель). Но Красов грозно прервал его вопросом: “Где воевал?”

Что он мог сказать в ответ? Что до фронта не добрался — был ранен? Что после госпиталя снова просился на фронт, но его по состоянию здоровья не взяли? Невысокий, худощавый, с круглым девичьим лицом, он на фоне рослого, сурового, рано поседевшего Красова казался юношей, хотя ему было все двадцать пять. Градов молчал.

Напоследок подполковник дал понять, что больше он подобных вольностей не потерпит и что удел старшего лейтенанта Градова — беспрекословно подчиняться ему, Красову. Есть несколько дорог при въезде в районный центр Карманово — организуй там посты денно и нощно, по всем правилам; отвечаешь за них головой; дважды в день докладывай и, чуть что подозрительное, — немедленно звони, благо телефонную связь подтянули.

А подозрительного в эту дождливую ночь ничего не было. Изредка проходили грузовики с солдатами, в ту и другую сторону. Один раз проследовал санитарный транспорт, везли раненых. Документы у всех были в порядке.

Градов откинул капюшон, стряхнул капли дождя. Слегка склонившись, оперся локтем о перекрывавший дорогу шлагбаум. Закурил, задумался… Контрразведчики, похоже, ждут кого-то важного. Разумеется, с той стороны. Вот только кого? Ему, Градову, не говорят, ему, видите ли, знать не положено. Это ему-то, старшему лейтенанту НКВД, перед которым до войны они ходили бы на цыпочках. Подумаешь, подчиняются лично Сталину…

Но плохое настроение Градова объяснялось не только недоверием смершевцев, не только проливным дождём и болевшими от давнего ревматизма суставами. Была у него тайная горькая обида на свою военную судьбу. Два года назад его по комсомольскому набору направили на работу в “органы”. Через несколько месяцев ускоренной подготовки вручили погоны лейтенанта. Он мог бы отсидеться в каком-нибудь районном управлении НКВД в тылу — людей не хватало. Нет, он, Виктор Градов, секретарь комсомольской организации своего городка, сразу же подал рапорт с просьбой направить его на фронт. Просьбу удовлетворили. Но их дивизия НКВД, направленная под Орёл, подверглась воздушной бомбардировке. Много было убитых и раненых. Его тоже зацепило, и он угодил в госпиталь. А дальше медкомиссия, и результат: годен к нестроевой — только в районное управление НКВД. Он просился поближе к фронту, и его направили сначала в район Ржева, а теперь вот в Смоленскую область, в это самое Карманово. Арестовывали сельских старост, полицаев и разных там немецких пособников. Но за это его никто ничем не наградил. Как и за осколок, поразивший правую ногу при бомбёжке. Обидно…

Ну да чёрт с ними, с этими фашистскими прихвостнями. Была на его счету и серьёзная операция по задержанию оставленных в Смоленске двух немецких агентов. Агентов не без труда, но взяли. Некоторых участников захвата — наиболее отличившихся, как принято говорить, — наградили. Но не его. А ведь он жизнью рисковал. Не оценили. Злой рок какой-то…

Небо на востоке посветлело. Неохотно, в тумане, наступало утро. Подошли двое его подчинённых, сержанты Луценко и Гаранин, в задачу которых входило просматривать местность слева и справа от дороги. При подходе транспорта они, согласно приказу, должны были сразу же подойти к шлагбауму, где дежурил Градов.

— Как дела, ребята? — спросил он.

— Никого, — отозвался Луценко; он был постарше, с пышными усами и всё время ругался на погоду.

— А может, погреемся?— улыбнулся Гаранин. Молодой, крепкого сложения, он откинул плащ-палатку и ласково похлопал пристёгнутую на ремне флягу.

— Отставить, — скомандовал Градов.–Мы на посту. Пропустим — нам голову снесут.

— А кого ждём-то? — поинтересовался молодой.

— Не задавай лишних вопросов, со временем узнаешь, — жёстко процедил сквозь зубы Градов, как будто сам знал ответ.

Когда автоматчики ушли, Градов снова погрузился в раздумья. И что ему дались эти награды? Как насмешка, в рифму: “Градов, Градов, без награды…” Тьфу! Лезет всякая чертовщина… Подумаешь, есть на груди медали, нет… Он вспомнил поездку домой, в небольшой городок на Волге. За те полтора года, что он был на учёбе и на службе, умерли сначала мать, потом отец. И вот в конце апреля ему предоставили недельный отпуск. Что же он увидел дома? Могилы родителей, поседевшую сестру, которая старше его всего-то на два года. Кругом горе, разруха, война отнимала всё. И ещё, это было 1 Мая. Митинг на центральной площади городка. Много народу. Фронтовики узнаются сразу, по выцветшим гимнастёркам. Есть безрукие, безногие, на костылях. Но у всех на груди что-нибудь да есть: не орден, так медаль. А он, старший лейтенант НКВД, стоит в новенькой форме, и на груди ничего… Вот кто-то проталкивается к нему сквозь толпу. Ба, да это же Васька Куклин! Левый рукав гимнастёрки пустой, на груди медаль “За отвагу”. Градов обрадовался встрече. Васька далёк был от комсомольских дел, в городке слыл хулиганом, но это был его сверстник. Больше никого не видно: одни воюют, другие — в земле. Васька пьяненький, встрече тоже рад. Поболтали: где ты, как? Прощаясь, Васька единственной рукой потрогал свою медаль и пояснил: “За Курскую дугу”. Градову трогать было нечего, он молчал, опустив глаза. Эх, забыть бы всё это, да не получается…

Стало ещё светлее, но сон неумолимо наступал. Градов протёр слипающиеся глаза, хотел было снова закурить, как вдруг вдалеке послышался гул мотора. Вскоре на дорогу из-за поворота вынырнул огонёк фары. Один.

Градов подошёл к столбу, включил прожектор, неяркий луч которого был направлен на дорогу. К контрольно-пропускному пункту приближался мотоцикл.

 

***

За полтора года службы он наград не заработал, но научился многому. Подойдя к мотоциклу и представившись, он одновременно цепким взглядом “срисовал” сидящих в нём. Двое: мужчина и женщина. Мужчина лет тридцати пяти, майор, темноволосый, брови прямые, нос слегка с горбинкой; приятный на вид, хотя взгляд какой-то настороженный и усталый, — фронтовики, направляясь в тыл, обычно выглядят не то чтобы веселее, но как-то живее, по-другому. Женщина лет на десять моложе, хороша собой, но без особых примет. Оба славянской внешности.

Протягивая Градову документы, майор как бы невзначай распахнул кожаное пальто, и на груди его блеснуло созвездие наград: два ордена Красного Знамени, ордена Ленина, Александра Невского, Красной Звезды и, в довершение всего, рядом с ними Золотая Звезда Героя Советского Союза. У Градова подступил комок к горлу, но он сделал всё, чтобы спокойно отнестись к этой демонстрации, и стал внимательно изучать удостоверения личности прибывших.

Согласно документам, перед ним был заместитель начальника контрразведки СМЕРШ 39-й армии 1-го Прибалтийского фронта майор госбезопасности Таврин Пётр Иванович. В связи с развившимся в результате тяжёлого ранения заболеванием он направлялся в один из госпиталей Москвы на лечение. Одновременно с этим он имел приказ доставить в главное управление СМЕРШа специальный груз. В удостоверение была вложена вырезка из газеты “Известия” о присвоении Таврину П.И. звания Героя Советского Союза. Не вызывали сомнения и документы его спутницы, Тавриной Лидии Ивановны.

Градов не торопился, переводя взгляд то на сидящих в мотоцикле, то на их документы. Что-то в облике Таврина ему явно не нравилось. Нет, не награды — к чёрту мысли о наградах! Что-то другое, но что? И ещё: его вдруг охватило желание показать власть над этим смершевцем.

— Откуда следуем?

Таврин назвал район и деревню; чувствовался его южнорусский выговор. Градов прикинул в уме: от неё до Карманова 200 километров, а это почти 5 часов езды по раздолбанной дороге. И потом, почему ночью? Кругом лес, мало ли что может случиться, а ведь, по словам майора, у него специальный груз.

Он принял решение.

— Извините, товарищ майор, согласно приказу, всем проезжающим нужно зарегистрироваться в райотделе.

— Но у меня срочный груз! — возмущённый Таврин приподнялся с сиденья.

— Мы только поставим отметки о выезде из прифронтовой зоны. Прошу следовать за мной, это совсем рядом.

Пока Таврин чертыхался, Градов завёл собственный мотоцикл.

— Луценко, Гаранин, принять пост! — крикнул он подошедшим к шлагбауму автоматчикам.

Районный отдел НКВД располагался в здании начальной школы. Здесь же при немцах была комендатура. Наблюдая краем глаза за шагающим по ступеням крыльца Тавриным, Градов отметил, что правый рукав кожаного пальто майора заметно шире левого.

— А вы что же? — обратился он к Тавриной, которая по-прежнему молча сидела в коляске мотоцикла и не собиралась выходить.

— У меня свой приказ, — Таврин вдруг резко обернулся; усталый взгляд его вмиг преобразился, стал твёрдым и решительным, — не оставлять груз без присмотра.

Сейчас, когда уже рассвело и туман стал спадать, Градов лучше рассмотрел спутницу майора. Женщина действительно была хороша собой, таких в прифронтовой зоне встретишь редко. Он даже улыбнулся:

— Жаль, а то попили бы чаю, обогрелись бы, обсохли…

Стоп! У Градова перехватило в горле. Обсохли, обсох… Да они же совершенно сухие! Вот где собака зарыта! Вот что ему интуитивно показалось подозрительным, и только сейчас он нашёл объяснение. Пять часов под проливным дождём, пусть не пять, а четыре — час назад дождь прекратился, всё равно на их одежде должны быть следы дождя. Врёт этот Таврин!

В райотделе было двое дежурных. Подав им условный сигнал “не спускать глаз”, Градов предложил майору пройти в комнату для регистрации, а сам, едва сдерживая себя, кинулся в аппаратную. Сердце бешено колотилось.

— Что у тебя там опять случилось? — услышал он недовольный хрипловатый голос Красова на том конце провода.

Градов мигом доложил о своих подозрениях. Он был готов к тому, что Красов, как часто случалось, обложит его матом, — как-никак на подозрении был не кто-нибудь, а майор СМЕРШа. Но этого не произошло.

— Задержи их под любым предлогом! — прокричал в трубку подполковник. — Я выезжаю.

 

***

Красов появился через двадцать минут. С ним были ещё двое смершевцев — майор и капитан. Градов встречал их, стоя не крыльце.

Все четверо прошли в комнату для регистрации, где их ожидали Таврин и дежурный. Красов поздоровался, представился и выслушал повторный рассказ-легенду Таврина. Потом дал знак Градову выйти в коридор.

— Так, говоришь, сухие после дождя?

— Так точно.

— А вдруг они где-нибудь час назад остановились, развели костёр и обсохли? — ехидно прищурился Красов. — Или встречный ветерок их обсушил?

— Это мои подозрения, я обязан был доложить.

Подполковник вздохнул:

— Ладно, не обижайся. Всё равно молодец, хотя сухая одежда не главная улика.

— А что главное?

Во всём облике Красова разом появилось чувство превосходства.

— А ты посмотрел на его грудь?

— Так точно.

— И что ты там увидел?

— Как что? Награды… ордена, медали… много всего.

Терпенье Красова подходило к концу, и он выругался.

— А у тебя что, нет наград? Не знаешь, как теперь их носят?

Старший лейтенант НКВД Виктор Градов готов был провалиться.

— Никак нет, — едва выговорил он.

Подполковник ещё раз ругнулся и глубоко вздохнул:

— Тогда слушай меня и запоминай, пригодится…

 

***

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 июня 1943 года были определены чёткие “Правила ношения орденов, медалей, орденских лент и знаков отличия”. Выделим лишь самое главное из этого указа.

Согласно данным “Правилам”, одна группа орденов и все медали носятся на левой стороне груди, другая группа орденов носится на правой стороне. При этом ордена и медали, как в первом, так и во втором случае, располагаются в такой последовательности.

На левой стороне груди носятся: орден Ленина, орден Красного Знамени, орден Трудового Красного Знамени, орден “Знак Почёта”, ордена Славы I, II и III степеней, медаль “За отвагу”, медаль Ушакова, медаль “За боевые заслуги”, медаль Нахимова, юбилейная медаль “ХХ лет РККА” и ещё ряд медалей. При ношении двух и более из перечисленных орденов и медалей колодки их соединяются в ряд на общей планке, причём ордена и медали располагаются в ряд справа налево в порядке, перечисленном выше. Медали “Золотая Звезда” Героя Советского Союза и “Серп и Молот” Героя Социалистического Труда носятся на левой стороне груди над орденами и медалями.

На правой стороне груди носятся: ордена Суворова, Ушакова, Кутузова, Нахимова I и II степеней и ещё ряд орденов. При ношении двух и более из перечисленных орденов они располагаются в ряд с промежутками по 5 мм между боковыми концами звёзд слева направо в порядке, который перечислен выше.

У задержанного майора Таврина ордена и медали висели на груди в полном беспорядке. Об Указе Президиума Верховного Совета СССР ни он, ни те, кто его готовил, похоже, и не знали.

 

***

Красов ещё раз внимательно просмотрел документы Таврина: командировочное удостоверение от 05.09.1944, командируется в Москву, в Главное управление контрразведки СМЕРШ по вызову; к удостоверению прилагалась телеграмма, подтверждающая вызов; здесь же направление на лечение в один из московских госпиталей.

— Я могу ехать? — сидевший на стуле Таврин вдруг резко встал.

— Потерпите ещё минут десять, небольшие формальности, — успокоил его Красов и крикнул дежурному:

— Напои майора чаем!

— Какой, к чёрту, чай! Я опаздываю… Под трибунал меня хотите…–вскипел Таврин, но подполковник уже выходил из комнаты, быстрыми шагами направляясь в аппаратную.

Связь с Москвой работала безотказно, и ответ на его запрос быстро пришёл. Москва сообщала, что майор Таврин в Главное управление КРО СМЕРШ не вызывался, и вообще в списке личного состава КРО СМЕРШ 39-й армии 1-го Прибалтийского фронта такой не значится.

Подполковник Красов буквально вылетел из аппаратной.

— Градов! Где их мотоцикл?

— Здесь, во дворе.

— За мной!

То, что они обнаружили в коляске мотоцикла, повергло их в шок. В трёх чемоданах были: магнитная мина с дистанционным управлением, 7 пистолетов, 5 гранат и… сначала, глядя на полую трубку, они не могли понять, что это такое. Позже узнали, это называлось “Панцеркнакке” — ручной портативный гранатомёт. К нему прилагался полный комплект зарядов. Таврина за время обыска выглядела обречённой и не проронила ни слова.

На крыльцо выскочил дежурный.

— Товарищ подполковник, к телефону, срочно!

Информация была самая свежая. Докладывали, что в районе деревни Яковлево-Заовражье на лесной поляне приземлился самолёт. В результате перестрелки самолёт и экипаж захвачены. Но местные жители утверждают, что видели в районе приземления мотоцикл, в котором были военный в кожаном пальто и женщина.

Круг замкнулся — это они!

Когда Красов вошёл в комнату, где два его помощника “стерегли” Таврина, последний, как и несколько минут назад, резко встал. Взгляды их встретились.

— Таврин Пётр Иванович? Вы и ваша жена… или кто она вам… арестованы!

Снова появился дежурный. На этот раз к аппарату вызывала Москва.

— Ты что, подполковник, всю ночь спишь или с бабами балуешься? — на проводе был один из заместителей Абакумова; в разговорах с подчинёнными он слов не выбирал. — Ты знаешь, что в твоём районе высадились двое диверсантов?

Красов был спокоен, хоть и чертовски устал.

— Знаю. Уже взяли, обоих, — сухо отчеканил он, делая акцент на слове “взяли”.

 

***

Полутёмный подвал. Слабо мерцающий свет чудом сохранившейся лампочки. Таврин лежал на кровати из досок — что-то вроде нар. К нарам ему не привыкать, было в жизни. Его одолевала злоба. Где же он прокололся? Этот мент с погонами старлея (впрочем, какой он мент, тоже, наверное, из особистов) как-то подозрительно смотрел на его одежду. А что в ней особенного? Таврин задумался. Постой, постой… Может, дождь? Кругом сырость, лужи, а они сухие. Их самолёт кое-как совершил посадку. Он со своей спутницей быстро выкатился на мотоцикле, а дождя… дождя в это время не было. Возможно, сухая одежда навела на подозрение. Может быть, может быть… Но главное не это, ведь документы были в полном порядке. Похоже, их ждали. Кто-то известил контрразведку об их заброске в тыл. Но кто? Скорее всего, в “Цеппелине” работает советский агент. Да, так, наверное, и было. Иначе откуда бы взялся этот подполковник-смершевец со своими сподручными? Представился, злорадно посмотрел на его форму и удалился. Конечно же, в Москву звонил, делал запрос. Всё остальное соответственно.

Прошёл час. Не спалось. Злоба сменилась апатией. В глазах усталость и тоска. Нет, не потому, что он провалился и арестован. Тут другое. Вот поставят его завтра к стенке — и за что он будет умирать? За германский рейх, за арийцев, к которым он не относится? Не будет, в них он давно уже разочаровался. За Советы, за большевиков? Скажет, простите, братцы, заблуждался? За этих — ни за что! Их он ненавидит ещё больше, они сломали ему жизнь. Да ему никто и не поверит.

Он вспомнил “легенду”, которую сочинил для немцев, что он сын полковника царской армии. И ведь поверили. Только Греве в развед-школе как-то нехорошо на него смотрел. Опытный, бестия, чуял враньё. Ладно, что отправился на небеса, разбившись на своём “Опеле”.

Никакой он не сын полковника, а потомственный крестьянин из села Бобрик Нежинского района Черниговской области. И фамилия его не Таврин, не Политов, а Шилов — Шилов Пётр Иванович.

Сельское детство он почти не помнил. Запомнилось только, что жили небогато, но терпимо, пока отец не ушёл на Первую мировую. Так и не вернулся. Без отца стало много хуже, а в 1916-м — совсем туго. И мать отправила его, семилетнего и самого младшего, в город, к тётке. Там он и пошёл в школу. Учился неплохо, поступил в институт. Гражданскую пережили, а вот коллективизацию и голод начала 30-х — нет. Мать, отчим, обе сестры со своими семьями и почти всё село померли с голоду. Он, двадцатилетний студент, бросил учёбу, устроился на работу, чтобы хоть как-то помочь родным. Не тут-то было. Отряды ОГПУ строго стерегли зоны голода: никого не впускать и никого не выпускать. Он так и не появился в родном селе. От одного из чудом выживших узнал, что всех умерших хоронили в общей могиле, неизвестно где.

При царе-батюшке тоже случались голодные времена, но тогда и в голову никому не приходило ставить вокруг деревни заградительные отряды. Можно было хоть в городе как-то спастись или в храме Христовом — там накормят и подадут. А теперь и церквей нет, все порушены чекистами и комсомольцами, такими же, как те, что стоят в оцеплении. И ведь ни один из них от голодного обморока не упал. Сволочи… Как он их ненавидел!

И тогда ему пришла в голову мысль: если государство может так вот издеваться над собственным народом и обворовывать его, то почему бы ему, Шилову Петру Ивановичу, не сделать обратное. Он работал по хозяйственной части, и авантюрная жилка в его характере взяла верх. “Левый” товар стал приносить неплохие деньги. Но вскоре его арестовали.

Дальше было всё, как в приключенческом романе, Шилов всегда с гордостью об этом вспоминал. Однажды, когда заключённых повели в городскую баню, он предложил нескольким из них, наиболее отчаянным, проломить стенку и бежать. Получилось. Его зауважали.

Паспортного режима в то время в стране ещё не было, поэтому ему без труда удавалось устраиваться на разные денежные должности, где он совершал растраты. Дважды, в 1934 и 1936 годах, его арестовывали, но каждый раз он благополучно сбегал.

Греве он и про женитьбу наврал. Он не был никогда женат, а фамилию Политов взял по фиктивным документам, с которыми помог бежавший с ним кореш. В 1939 году по этим фиктивным документам он устроился начальником Туринской геологоразведочной партии на прииске “Уралзолото”. Видимо, его заворожило это название, и он решил, что сможет сорвать здесь хороший куш.

Но грянула война. 14 августа 1941 года его призвали в Красную Армию. Вскоре он попал на фронт, где успел стать кандидатом в члены ВКП(б) и заместителем, а затем и командиром пулемётной роты 1196-го полка 369-й стрелковой дивизии 30-й армии Калининского фронта. Возможно, его военная карьера продолжалась бы и дальше — многие блатные храбро сражались, возвращались героями, но 29 мая 1942 года он был вызван к уполномоченному Особого отдела капитану Васильеву, который поинтересовался, почему Шилов переменил фамилию на Политова. В ход пошла знакомая “легенда” о женитьбе. Сейчас трудно сказать, поверил ему Васильев или нет, но задерживать не стал. На другой день его, Шилова, послали в разведку в немецкий тыл. Он уже понял, что Особому отделу рано или поздно будут известны его прошлые грехи. Поэтому, оказавшись на немецкой территории, он умышленно отстал от своей группы и добровольно сдался немцам. Если честно, изменять Родине он не хотел, просто до конца войны надеялся отсидеться в лагере военнопленных.

Отсидеться не представлялось возможным. Тут либо—либо: дохнуть в лагере от голода, болезней и непосильного труда, или — к власовцам. Но что значит, к власовцам? Стрелять в таких же, как он, сельских пареньков, — а их в роте было большинство? Нет, это не для него. Вот “грохнуть” кого-нибудь из большевистских вождей он готов!

Трудно сказать, что с ним было бы, если бы не случай. Осенью 1942-го в их лагерь для офицеров прибыл ближайший сподвижник генерала Власова Жиленков. Надо отдать ему должное, говорить он умел. Он долго и упорно агитировал за вступление в ряды Русской освободительной армии, часто повторяя, что большего зла, чем большевизм, человечество не знало. Кое-кто поддался на агитацию, но он, Шилов, отнёсся безучастно, хотя в душе был согласен с Жиленковым.

После выступления Жиленков вдруг подошёл к нему.

— Вы меня не узнаёте?

У Шилова была хорошая память на лица, он не сомневался, что они не знакомы, и отрицательно покачал головой.

— Ну как же, мы же в Москве жили в соседних домах.

— Я в Москве не жил.

Это была правда: Шилов не жил никогда в Москве, хотя часто бывал по своим криминальным делам.

Жиленков был разочарован. Но то ли воспоминания о довоенных годах, то ли желание с кем-то близко пообщаться взяли верх. Шилов помнил, как Жиленков отвёл его в сторону, угостил сигаретой. Они присели на единственную скамейку на плацу.

— Вы очень похожи на одного человека, — глубоко затянулся он. — Я близко знал его отца. Он работал в Наркомате авиационной промышленности. Его арестовали перед самой войной, вместе со Штерном и Рычаговым. Слышали про таких?

Шилов кивнул. Он старался не отставать от жизни, газеты читал и о таких героях, как Штерн и Рычагов, естественно, слышал. А вот про их арест нет.

Если, выступая на плацу, Жиленков, как агитатор, клеймил большевизм Сталина общими фразами, то в разговоре с Шиловым перешёл на персоналии. Он стал перечислять фамилии военачальников, директоров предприятий, наркомов, деятелей науки и культуры, расстрелянных в период большого террора. Шилов молчал, хотя информация произвела на него сильное впечатление. В довершение Жиленков сказал, что он один из немногих московских секретарей райкомов, кто остался жив, — остальных Хрущёв “вычистил”.

— А вы знаете, как проходила коллективизация? — не унимался Жиленков. — Знаете, сколько крестьян — кормильцев земли русской померло, — а точнее сказать, сдохло с голоду?

— Да, знаю, и очень хорошо, — глухо отозвался Шилов.

Он не удержался и рассказал всё, что знал о голоде начала 30-х на Черниговщине. При этом чуть было не сболтнул о родном селе. Вовремя притормозил, ведь по собственной “легенде” он сын полковника царской армии.

— И вы ещё думаете? — Жиленков повысил голос.–Ну почему не идёте к нам в Русскую освободительную армию?

— Я в своих стрелять не буду.

— В своих? Это кто свои: Сталин, Берия, Каганович, Молотов, Хрущёв — свои?

— Можно подумать, что они будут сидеть в окопе напротив…

— Разумеется, нет. Они сидят не в окопе, а в Кремле под надёжной охраной. Но достать их можно, было бы желание.

Прощаясь, Жиленков высказал, наверное, самое главное: если нет желания вступить в ряды РОА, можно пойти в разведшколу.

Глядя вслед удаляющемуся Жиленкову, Шилов задумался: в лагере кормили всё хуже и хуже, работали же от зари до зари. А жить хочется… И ещё — он тогда сделал для себя вывод: если уж бывшие секретари райкомов проклинают большевизм, значит, это действительно зло, с которым надо бороться.

После Жиленков ещё не раз приезжал в их лагерь агитировать и непременно, хотя бы на несколько минут, говорил с ним, с Шиловым, как со старым знакомым. Трудно сказать, был ли это со стороны Жиленкова тактический ход-игра, или он говорил правду о сходстве его, Таврина-Шилова, с сыном репрессированного сотрудника авиапрома. Но когда летом 1943 года ему, Шилову, предложили пойти в немецкую разведшколу, он согласился.

Там он в полной мере почувствовал себя русским. Да, немецкие инструкторы многому и основательно его учили, но для них он оставался русским, славянином — низшая раса. Их скрытое презрение он ощутил сразу. Даже если погибнет — махнут рукой: отработанный материал. А может, и сами устранят, как ненужного свидетеля.

И он их тоже презирал, особенно Греве, этого надменного пруссака. Втихаря злорадствовал, когда узнал о разгроме под Курском. А до этого был ещё Сталинград. Единственный проблеск уважения вызвал у него Скорцени. Отчаянный диверсант, никого и ничего не боится. Это надо же: в чужой стране из-под носа у новых властей выкрасть самого Муссолини!

Шилов по-прежнему лежал на деревянной кровати, не сомкнув глаз. Ночь подходила к концу. Вспомнился культовый советский фильм “Чапаев”: “Белые пришли — грабят, красные пришли — грабят. Куда бедному крестьянину податься?”

И ему тоже некуда податься… Вот если бы попасть к американцам или англичанам, там бы он развернулся… Но до них далеко.

Бежать из-под стражи? Он и сейчас, пожалуй бы, сумел — он обученный. А ранее, у шлагбаума, тем более, ничего не стоило пристукнуть этого лейтенантика старшего и двух из его охраны. Вот только далеко на мотоцикле не убежишь, к тому же с таким грузом.

Есть ещё один вариант — крошечная ампула с ядом, её при обыске не нашли. Глотнуть — и будьте вы все прокляты! Э-эх… но жить всё-таки хочется.

А может, последнее: во всём признаться, наплести особистам, что немцы на связь кого-нибудь пошлют, — а они наверняка пошлют. Дальше — радиоигра. А там, глядишь, — и подфартит, как это не раз было в его жизни. Он считал себя везучим, так почему бы ещё раз…

В это время раздался скрежет дверного замка. За ним пришли.

В тот же день Таврин-Шилов вместе со своей спутницей были доставлены в Москву. На первом же допросе он рассказал всё и дал согласие сотрудничать с советской контрразведкой. Таврина-Адамчик последовала его примеру.

 

***

Особенное в одежде Таврина-Шилова было. Кожаное пальто с широким правым рукавом. И не старший лейтенант Градов первым обратил на него внимание. Всё произошло тремя месяцами раньше.

…Рига, 1944 год. Начало июня. Пройдёт чуть больше месяца, и в город войдут советские войска. А пока Рига под немцами. Ещё в 1941-м, в начале оккупации, для восстановления производства и получения поддержки населения немцы стали возвращать отнятую при советской власти собственность бывшим владельцам: земли, дома, торговые предприятия, мастерские. Лишь крупные предприятия остались под управлением нацистской администрации.

В один из дней в пошивочную мастерскую, принадлежащую некому господину Хенделису, вошёл элегантно одетый мужчина.

— Чем могу быть полезен? — любезно спросил хозяин, выйдя навстречу клиенту.

Пришедший также по-немецки, но с небольшим акцентом пояснил, что хотел бы заказать из своего материала кожаное пальто по специальному фасону. И развернул свёрток с материалом.

Хенделис торопился, его ждала на дому жена одного из высокопоставленных офицеров рейхскомиссариата. Он хотел было переадресовать гостя своему помощнику, как вдруг его профессиональное внимание привлёк материал, точнее кожа. Клеймо на коже указывало на то, что она была советского производства! Это Хенделиса насторожило.

Предложив заказчику присесть и подождать пару минут, он быстро прошёл к себе в кабинет и позвонил немке, попросив извинения за то, что немного задерживается. Заказ на кожаное пальто он решил принять сам. И не зря. Едва он увидел раскрой пальто офицерского образца, как тут же понял: его правый рукав намечено сделать заметно шире левого. Причину Хенделис выяснять не стал и виду не подал.

Через пару дней пальто было готово. Заказчик, а это был Таврин-Шилов, поблагодарил и щедро расплатился. Он знал, что кожаное пальто по представленному им фасону носили советские армейские контрразведчики, и был доволен выполненной работой, тем более что правый рукав пальто был особый. Но он не мог знать, что в его судьбу вмешивается случай, который перечеркнёт все его начинания, и более того, не даст изменить ход истории.

Дело в том, что из всех пошивочных мастерских и ателье, которые существовали в то время в Риге, Таврин-Шилов выбрал именно ту, владелец которой, Гунар Хенделис, был резидентом советской разведки. Хенделис сразу же обо всём подробно доложил в Москву. Через несколько дней на столе руководителя разведцентра лежали фотография и словесный портрет обладателя кожаного пальто с необычно широким рукавом.

 

***

Даже начинающий разведчик-аналитик, сопоставив полученные данные, пришёл бы к выводу: такое пальто предназначено для стрельбы из рукава. А материал, его производство однозначно указывали на страну, куда направлялся заказчик, — Советский Союз.

История появления оружия в рукаве ведёт в средневековую Японию. Японский воин-диверсант — ниндзя — носил в рукаве так называемую manriki gusari — цепь длиной примерно в 0,9 м и с грузами на обоих концах. Она использовалась как оружие самозащиты, но была также опасным наступательным оружием в руках умелого ниндзя.

С появлением огнестрельного оружия рукав также стал востребован. В 1944 году стрельба из рукава не была новшеством. Ещё в 1929 году американец Юхаш запатентовал в США однозарядный “пистолет”, крепящийся манжетой и ремнями на предплечье и скрываемый рукавом пиджака или пальто. Ствол заряжался одним 7,62-мм патроном и ввинчивался в ствольную коробку, в которой монтировался и ударный механизм. Ударник взводился второй рукой за выступающее позади коробки подобие курка, а спуск соединялся нитью с кольцом на пальце. Для выстрела надо было поднять руку и вскинуть вверх ладонь, натянув таким образом нить и открыв ствол. Как уберечь запястье от ожога пороховыми газами, в данном проекте не сообщалось.

В Великобритании в 1941 году в одной из экспериментальных лабораторий под руководством Невитта было создано однозарядное бесшумное приспособление под 7,65-мм пистолетный патрон. Оно состояло из ствола с цилиндрической ствольной коробкой, глушителя, затвора-крышки и ударно-спускового механизма. Патрон вкладывали в патронник, после чего в ствольную коробку ввинчивали затвор. Приспособление получило название “Велрод”. Предполагалось, что оно будет носиться в рукаве на шнуре, прикреплённом к ушку крышки, а для выстрела вытягиваться и обхватываться ладонью так, чтобы спусковая кнопка оказывалась под большим пальцем. Позже, после испытаний, было признано полезным дополнить оружие магазином. Так “рукавное” оружие превратилось в обычный, хоть и специальный, пистолет.

Обо всех этих новшествах советская разведка, конечно же, знала.

Немцы пошли дальше всех, разработав портативный реактивный гранатомёт “Панцеркнакке”, и спрятали его в рукав пальто для более эффективной стрельбы на поражение, чем стрельба из пистолета.

Но стрельба из рукава по человеку, возглавлявшему Советский Союз, не состоялась. Сталин, которому, конечно же, доложили о несостоявшемся покушении, продолжал руководить страной и армией, приближая победу над фашистской Германией.

 

***

Сразу предвижу возражения. Покушение на Сталина? Да быть такого не могло! Согласен, но наполовину: покушений не было, а вот попытки были, и не раз. Конечно, в количественном отношении им до покушений на Гитлера далеко, но всё-таки и в условиях надёжного советского тыла, и при хорошо организованной охране на главу СССР покушения планировались. А то, что большинство населения об этом не слышало, можно объяснить строжайшей государственной тайной на все материалы, связанные с ними.

Покушения… За всю мировую историю их было столько, что они удостоились отдельной книги. Цезарь, Генрих IV, Линкольн, Александр II и Столыпин стали жертвами покушений; Ленин и Гитлер выжили, а Наполеон и Елизавета II отделались лёгким испугом. Покушения на Сталина, Черчилля и Рузвельта вообще не состоялись, хотя были неплохо спланированы и по воле случая состояться могли.

16 ноября 1931 года в 15 часов 35 минут Сталин оказался в одном шаге от смерти. В сопровождении охраны он шёл по Ильинке к Кремлю. В районе Гостиного двора навстречу компании вышел бывший белый офицер, помощник резидента английской разведки в Москве Платонов-Петин. Вот что он сам потом показал на допросе: “Мы так близко сошлись на тротуаре, что я даже задел рукой его соседа. Первая моя мысль была выхватить револьвер и выстрелить. Но я был в тот день не в куртке, а в пальто, а револьвер был в кармане штанов под пальто. Я понял, что раньше, чем я выстрелю, меня схватят. Пройдя несколько шагов, я подумал, не вернуться ли мне…”

Платонов-Петин тогда ещё не знал, что его давно уже “пасли”. Более того, хозяин явочной квартиры, который шёл в этот момент вместе с ним, тоже был чекистом. Вот что докладывал Сталину заместитель председателя ОГПУ Акулов: “Проходя с нашим агентом по Ильинке, агент английской разведки случайно встретил Вас и сделал попытку выхватить револьвер. Как сообщает наш агент, ему удалось схватить за руку указанного англоразведчика и повлечь за собой, воспрепятствовав попытке. Тотчас же после этого названный агент англоразведки был нами арестован. О ходе следствия буду Вас своевременно информировать”.

Но вскоре Сталин всё же попал под пули. Впрочем, случайно. 23 сентября 1933 года он со своими приближёнными на катере “Красная звезда” совершал морскую прогулку. Шли в Пицунду. В какой-то момент с берега раздались выстрелы. В ответ охрана дала очередь из пулемёта. Сталина на всякий случай прикрыл своим телом один из охранников — Николай Власик (будущий начальник личной охраны Сталина). Выяснилось, что пограничный пост в Пицунде, не имея сведений насчёт “Красной звезды”, не удосужился их запросить. В результате расследования шестеро человек были признаны виновными в халатности и бездеятельности. Тогда, в 1933-м, погоны и головы ещё не полетели с плеч.

До Второй мировой войны наиболее тщательно подготовленной и организованной была попытка убить Сталина во время его отдыха в Сочи. За ней стояла японская разведка. А сама идея и руководство этой операцией принадлежали беглому генералу НКВД Генриху Люшкову. Судьба тридцатисемилетнего генерала типична для руководителей НКВД того времени. Родился в Одессе в семье еврея-портного. Образование — несколько классов начальной еврейской школы. С двадцати лет служил в ВЧК-ОГПУ. В его активе участие в расследовании убийства Кирова, в деле троцкистско-зиновьевского центра в августе 1935 года и в других. В 1937 году Люшкова назначили начальником НКВД Азовско-Черноморского края, куда входил город Сочи, постоянное место отдыха Сталина. Люшков — член ЦК партии, депутат Верховного Совета СССР, комиссар государственной безопасности 3-го ранга, имел орден Ленина и знак почётного работника ВЧК-ОГПУ.

В начале сентября 1937 года Люшкова направили в Хабаровск, где он арестовал всё руководство местного НКВД во главе с Т. Дерибасом, которых вскоре расстреляли.

Будучи начальником НКВД, Люшков одновременно исполнял обязанности командующего Дальневосточной погранохраной и члена Военного совета Дальневосточной армии. В июне 1938 года Люшков решил проверить прочность границы с Маньчжурией. Трое суток он инспектировал границу, проверял бдительность пограничников, а по сути… подыскивал себе удобное место для побега. Причина побега была легко объяснима: активный участник проведения репрессий в армии и НКВД, он в итоге и сам попал под подозрение.

Побег удался. После многочисленных длительных допросов японцы Люшкову поверили, тем более что он выдал всё, что знал: расположение военных объектов, аэродромов, складов боеприпасов, поступление в войска новых видов боевой техники. Предатель рассекретил также всю перевербованную чекистами агентуру, которая давала японцам ложную информацию, а также расположение лагерей для заключённых.

Но не только это заинтересовало японцев в рассказе Люшкова. Узнав, что Люшков был начальником пограничной службы и НКВД Азовско-Черноморского края, японская разведка стала готовить секретную операцию “Медведь”. Не один месяц её представители выясняли у Люшкова план водолечебницы в Мацесте, возможную перепланировку внутри здания, график поступления минеральной воды для лечения больных. Их интересовал режим отдыха Сталина, когда он приезжал лечиться в Мацесту.

Зачем им нужно было убийство Сталина? Ответ простой: на Дальнем Востоке отношения между СССР и Японией крайне обострились, пахло войной (что и подтвердили произошедшие через несколько месяцев события на Халхин-Голе). А после устранения Сталина в высшем руководстве СССР возникнет острая и, возможно, продолжительная борьба за власть. Поэтому международная политика, конфликты с соседями для СССР на время отойдут на второй план.

Люшков рассказал всё, что знал, а знал он довольно много. Дача, на которой жил Сталин, располагалась в южной части города, на вершине небольшой горы, в тени вечнозелёных столетних сосен; с воздуха её не было видно. Склоны горы заросли колючим кустарником, частично заминированы, охраняются круглосуточно, и подняться вверх можно только по дороге. Рядом с берегом постоянно в боевой готовности дежурит военный корабль, на аэродроме два истребителя готовы в любую минуту подняться в воздух. Внешнее кольцо дачи охранял отряд пограничников, внутренняя охрана состояла из двухсот тщательно отобранных чекистов, вооружённых автоматами.

Перед тем как Сталин приезжал в Мацесту, расположенную на расстоянии нескольких километров от дачи, охрана удаляла всех больных, занимала круговую оборону, и подойти к зданию водолечебницы было невозможно. Люшков вместе с начальником личной охраны Сталина разрабатывал мероприятия, исключающие приближение к вождю посторонних лиц. Но, как известно, “и на старуху бывает проруха” — слабое место в охране Сталина было; Люшков собирался его устранить, но не успел, его перевели на Дальний Восток. И состояло оно в том, что в подвальное помещение лечебницы можно было проникнуть ночью по трубе большого диаметра, по которой поступает минеральная вода. Ночью расхода воды нет, эта труба заполнена только наполовину. В этом случае террорист имеет возможность ползком добраться до водосборника и затаиться там до приезда вождя. Из водосборника можно через люк попасть в рабочее помещение, где круглосуточно находятся двое дежурных, подогревающих воду. Их можно убить и через дверь проникнуть в подсобную комнату, где уборщицы хранят вёдра, швабры, тряпки для уборки помещений. Дверь этой комнаты выходит в коридор. Уничтожив двух дежуривших там охранников, остаётся только проникнуть в ванную.

Японцы не стали скрывать от Люшкова, что они готовят на Сталина покушение в Мацесте, и тот принял активное участие в разработке операции “Медведь”. Люшков вспомнил и такое важное обстоятельство: Сталин в ванне бывает один, он даже не раздевается в присутствии посторонних.

На секретной базе по рисункам бывшего чекиста было построено в натуральную величину здание водолечебницы Мацесты. В отряд террористов отобрали только белоэмигрантов, которые прошли тщательную подготовку. Полгода шестеро боевиков готовились к покушению на Сталина. Японцы объявили Люшкову, что возглавит террористическую акцию он сам. Отказаться Люшков не мог.

Им купили билеты на теплоход до Неаполя. Во время плавания боевики из кают не выходили: завтрак, обед и ужин им подавали сотрудники японской разведки. Окна кают на стоянках были зашторены. Чтобы сбить с толку возможное наблюдение, в Неаполе вся группа перешла на другой теплоход, доставивший их в Стамбул. Здесь они на берег не сошли, а на небольшом катере добрались до пустынного места и только там вышли на берег. 24 января 1939 года они под видом исследователей местности сняли два дома, где решили окончательно проверить оружие и снаряжение.

Для перехода советской границы они дождались ночи. Шли по глубокому ущелью. Неожиданно по группе был открыт огонь из пулемётов и винтовок. Трое шедших впереди были убиты на месте. Остальные залегли за камнями, а потом, прижимаясь к земле, сумели скрыться в безопасном месте. Не было сомнения, что советские пограничники их ждали. Они не только знали место перехода границы, но и время.

27 января 1939 года ТАСС сообщил: “25 января погранвойска Грузинской ССР уничтожили трёх человек, пытавшихся перейти границу со стороны Турции. Эти трое — троцкисты, пользовавшиеся поддержкой фашистов. У убитых найдены пистолеты, ручные гранаты и подробные карты местности. Целью преступной группы было убийство Иосифа Виссарионовича Сталина, находящегося в Сочи. Однако пограничники заблаговременно узнали о преступном плане и истребили злоумышленников”.

Причина провала может быть одна: среди боевиков или среди тех, кто их готовил, был советский агент. Оставшиеся в живых террористы и группа их поддержки немедленно покинули Турцию и скрылись в неизвестном направлении. Люшков ещё долго служил своим хозяевам-японцам, помогая разоблачать советских агентов. Но перед самой капитуляцией Японии спецслужбы, как и следовало ожидать, ликвидировали Люшкова — он слишком много знал.

Другое, тоже неудавшееся, покушение на “отца народов” предпринял террорист-одиночка. Он не был связан ни с какой разведкой, ни с какой антибольшевистской организацией (по крайней мере, сведений об этом в прессе нет). И это обстоятельство, этот, казалось бы, минус мог обернуться плюсом и привести к желаемому результату.

Шестого ноября 1942 года, накануне общенародного праздника, спрятавшийся на Лобном месте Красной площади человек встал и стал стрелять из пистолета по выехавшей из Спасских ворот Кремля правительственной машине. Он успел сделать несколько выстрелов и был схвачен охраной. Дезертировавший из Красной Армии Савелий Дмитриев принял машину Микояна за машину Сталина. При покушении никто не пострадал. Почти 8 лет провёл Дмитриев в тюрьмах НКВД, где пытались выяснить мотивы покушения. Выдвигались две версии: первая — Дмитриев пострадал в период сталинских чисток и хотел отомстить; вторая — он был психически болен.

В конце августа 1950 года в центральных советских газетах была помещена небольшая заметка: “Террорист Дмитриев был задержан на Красной площади. 25 августа 1950 года по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР он расстрелян”.

Данное покушение до сих пор остаётся своего рода загадкой. Отдельные попавшие в печать детали свидетельствуют, что Дмитриев покушался именно на Сталина. Вот только зачем его восемь лет держать в заключении, если известно, что он одиночка или псих?

Следующая попытка покушения имела место в ноябре 1943 года. К тому времени сотрудникам немецкой военной разведки (Абвера) удалось расшифровать американский военно-морской код, и они узнали, что возможным местом встречи Большой тройки — Сталина, Черчилля и Рузвельта — намечен Тегеран.

Гитлер решил играть по-крупному. Он тут же дал задание главе Абвера адмиралу Канарису и шефу Главного управления имперской безопасности (РСХА) Кальтенбруннеру подготовить операцию, в результате которой следует похитить президента США и уничтожить Сталина и Черчилля. В специальных школах Абвера и СС стали готовить исполнителей этой акции. В СС руководил подготовкой упомянутый выше Отто Скорцени.

Первым о подготовке какой-то чрезвычайно секретной операции немцев в Иране узнали советские разведчики. В годы войны под Ровно действовал специальный отряд под командованием полковника Медведева. В его составе был выдающийся разведчик Николай Кузнецов. Кем он был на самом деле, не знали ни Медведев, ни его заместитель по разведке Лукин. Между тем Николай Кузнецов был кадровым сотрудником советской разведки и начал службу в ней ещё в 1938 году. Его чисто арийская внешность, способность перевоплощаться, блестящее знание немецкого языка и Германии не могли остаться незамеченными. Его долго готовили и забросили в тыл к немцам только в 1942 году под видом обер-лейтенанта Пауля Зиберта. Кузнецов-Зиберт неоднократно появлялся в Ровно, был своим человеком в кругах немецких офицеров, но самое главное, сумел расположить к себе опытного фашистского разведчика штурмбанфюрера СС Ульриха фон Ортеля. В ходе непринуждённых бесед с Ортелем Кузнецов получил важную информацию: Ортель не раз бывал в СССР, в том числе совсем незадолго до войны, хорошо говорит по-русски. Итогом их дружбы было предложение Ортеля Кузнецову перейти на службу из вермахта в СС, где можно сделать более удачную карьеру. Для этой цели Ортель обещал познакомить Кузнецова со Скорцени. А однажды в состоянии изрядного подпития Ортель сообщил Кузнецову, что ему предложено принять участие в операции, которая перевернёт ход войны. Сначала Кузнецов принял это за хвастовство пьяного эсэсовца, но вскоре Ортель неожиданно исчез из Ровно. Кузнецов, как настоящий профессионал, по крупинкам собирая сведения, установил, что Ортель отправился в Иран. Об этом немедленно было сообщено в Москву. Разумеется, ни Кузнецов, ни руководство советской разведки тогда ещё ничего не знали об операции “Большой прыжок”. Но информация была принята, а как известно, кто осведомлён — тот вооружён.

Если о Николае Кузнецове мы достаточно много знаем по книгам и фильмам, то о резиденте английских спецслужб, сыгравших также большую роль в предотвращении покушения в Тегеране, не знаем почти ничего. А зря. Резидентом немецкой и английской разведок в Тегеране волей случая оказался швейцарец Эрнст Мерзер. Интересно отметить, что в английскую разведку его рекомендовал кадровый её сотрудник, а впоследствии известный писатель Сомерсет Моэм. По заданию английской разведки Мерзер “позволил” себя завербовать людям Канариса. Сам адмирал и шеф Абвера весьма тщательно проверял своего нового сотрудника. Вероятно, интуиция профессионала наводила Канариса на определённые сомнения. Но обнаружить, что Мерзер — английский агент, так и не удалось. В конце 1940 года Абвер направляет Мерзера в Тегеран, где была многочисленная немецкая агентура. Летом 1941-го СССР и Англия ввели в Иран свои войска. Это было неожиданностью для немцев, многие из немецких агентов были схвачены, части удалось бежать. И так случилось, что Мерзер стал резидентом и немцев, и англичан. Именно он опознал в Тегеране руководителей отрядов немецких диверсантов, в том числе Ортеля. Немедленно об этом сообщили советским и американским спецслужбам.

Перед началом встречи в Тегеране Сталин сообщил о немецком заговоре и предложил Рузвельту остановиться в советском посольстве, которое находилось рядом с английским. Рузвельт вначале отклонил это предложение, но затем, после доклада представителя американской секретной службы Майкла Рейли, который ознакомил его с информацией о готовящемся покушении на руководителей держав антигитлеровской коалиции, предложение принял. Американское посольство располагалось в полутора километрах от советского, и для немецких террористов, которых к тому времени снова скопилось довольно много в окрестностях Тегерана, открывалась возможность разделаться с представителями Большой тройки во время следования по улицам иранской столицы. Но фокус не прошёл, операция “Большой прыжок”, целью которой было убийство Сталина, а также Черчилля и Рузвельта, была сорвана.

Но Гитлер покушался не только на жизнь Сталина. В 1934 году по его указанию был убит канцлер Австрии доктор Дольфус. При возвращении в Софию после аудиенции у Гитлера в 1944 году был убит болгарский царь Борис, собиравшийся заключить сепаратный мир с союзниками. Помимо Тегерана гестапо ещё трижды пыталось убить Уинстона Черчилля, одного из самых ненавистных нацистам политических деятелей.

Всё это приходится перечислять для того, чтобы сделать вывод: ни один руководитель государства, даже такой, как Сталин, не имел стопроцентной гарантии безопасности.

 

***

Обезвреженный Таврин-Шилов, вместе со своей спутницей Лидией Тавриной, включился в работу на советскую контрразведку. 27 сентября 1944 года Лидия передала в эфир первую радиограмму. Затем в эфир пошли радиограммы, сообщавшие в “Цеппелин” вымышленные подробности о прибытии террористов к месту назначения. 21 октября берлинский радиоцентр подтвердил приём радиограммы, а 25-го прислал запрос: “Прошу сообщить, где остались самолёт и его экипаж. Михель”.

В ответном сеансе радиосвязи на следующий день немцам ушло сообщение: “Нахожусь в пригороде Москвы, посёлок Ленино, улица Кирпичная, 26. Сообщите, получили ли моё дополнение о высадке. Ещё раз прошу, чтобы со мной работал опытный радист. Передавайте немедленно. Привет всем. Л.И.”.

В последовавшей от гитлеровской разведки радиограмме говорилось: “Вашей задачей является прочно обосноваться в Москве и подготовить проведение поставленной вам задачи. Кроме того, сообщать о положении в Москве и Кремле”.

Стало ясно — немцы клюнули, тогда-то и началась радиоигра, условно названная “Туман”. Важно было создать у руководства немецкой разведки видимость успешных действий, убедить их в том, что Таврин оправдывает их доверие. Это позволило бы удержать их разведку от иных попыток устранить Сталина. Желательно было также склонить немцев к мысли о подчинении Таврину других действующих в советском тылу агентов. Поэтому в берлинский радиоцентр ушла шифровка: “Работать в Москве оказалось труднее, чем я думал. Подыскиваю людей. Хочу устроиться работать. Прошу ответить, что с семьёй Лиды”.

Позднее Таврин сообщил, что якобы установил контакт с одной женщиной-врачом, имеющей знакомых в кремлёвской больнице. В ответ из Берлина запросили: “Вблизи от вас работают друзья. Хотите ли для взаимной поддержки быть сведены вместе?”

Осуществляющие проведение операции “Туман” советские контрразведчики заподозрили, что это проверка: немцы сомневаются, не работает ли Таврин под контролем. Было соблазнительно ответить согласием, но в берлинский центр направили осторожный ответ: “Вам виднее. Если это поможет ускорению моего задания, согласен”.

Так несколько месяцев удавалось водить германскую разведку за нос. Чем ближе был крах, тем активнее гитлеровцы цеплялись за любую надежду. С советской стороны шли заверения диверсантов, что задание выполняется. В январе 1945-го Таврин передал: “В час испытаний заверяю в преданности делу. Что бы ни случилось, буду добиваться выполнения поставленных мне задач и жить надеждой победы”.

Спустя семь дней из немецкого центра поступил ответ: “Пётр и Лида… Мы победим. Может быть, победа ближе, чем мы думаем. Помогайте и не забывайте вашу клятву. Краус”.

Радиоигра “Туман” продолжалась до самой капитуляции Германии. Последнюю радиограмму Таврина отправила 9 апреля 1945 года, но ответа уже не получила. Немцам было не до этого. Захваченный в конце войны бывший сотрудник Главного управления имперской безопасности Германии на допросе показал: “В кругах “Цеппелина” о Таврине говорили довольно много. Его считали “крупным номером”, который должен был обеспечить “Цеппелину” почести, отличия и большие полномочия в разведдеятельности…”

После войны конспиративную квартиру Шиловых-Тавриных сохраняли ещё несколько лет, надеясь, что на неё может выйти кто-нибудь из оставшихся на советской территории немецких агентов. Но никто не появился.

Уголовное дело по обвинению Шиловых по статье 58-1а (измена Родине) и 58-8 (приготовление к совершению террористического акта) было рассмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР 1 февраля 1952 года. Обвиняемые были приговорены к расстрелу. Шилов-Таврин был расстрелян 28 марта 1952 года, Таврина-Адамчик — 2 апреля того же года.

Безопасность Сталина ценилась высоко. Все участники операции по поимке и обезвреживанию террористов были награждены. Начальник СМЕРШа генерал-полковник Абакумов был награждён орденом Кутузова 1-й степени. Обычно подобными орденами награждали за успешно проведённую операцию фронтового масштаба. Руководитель группы захвата подполковник Красов получил орден Красной Звезды. Не остались без наград и его однополчане-смершевцы. Старшего лейтенанта Градова наконец-то наградили — медалью “За отвагу”. И ещё: досрочно произвели в капитаны.

КОММЕНТАРИЙ

Не приведи случай Таврина-Шилова в пошивочную мастерскую (неужели в немецком разведцентре не было своих портных?), владельцем которой был советский резидент, возможно, кое-какие, пусть небольшие, шансы убить Сталина у него были. Всё-таки гранатомёт в рукаве пальто это не пистолет или автомат, это намного серьёзнее. К тому же с документами у него был полный порядок — майор СМЕРШа, Герой Советского Союза не вызывал подозрений. Но стоило ему “засветиться” в Риге, вероятность успеха обернулась в нуль. Теперь его ждали, о его цели предположительно догадывались. У контрразведчиков был его словесный портрет и фото. И даже пройди он бдительного Градова, его всё равно бы арестовали: не в Карманово, так при въезде в Москву или в самой Москве.

А теперь давайте представим, хоть и трудно это сделать, что было бы, если бы Таврин-Шилов зашёл в другую мастерскую в Риге, не “засветился” и покушение удалось.

Потеря главы государства — событие чрезвычайное. А во время войны — тем более. Сталин держал в своих руках все нити управления страной: армию, безопасность, промышленность, сельское хозяйство, международные отношения, культуру — словом, всё. И вот теперь попробуем, хоть это и непросто, вообразить: страна без Сталина, без Верховного Главнокомандующего, без главы партии и правительства. А война, тяжелейшая война, не закончена. И хотя к осени 1944 года вся территория Советского Союза была освобождена, фашистская Германия оставалась неповерженной.

Не будем открывать дискуссию, кто такой Сталин: выдающийся государственник или кровавый тиран. Не будем анализировать, что он строил в большей степени: отечественную индустрию или систему ГУЛАГа. Для любого здравомыслящего человека, будь он его сторонник или противник, ясно одно: убийство Сталина во время войны нашей стране ничего хорошего не сулило.

1953-й — год смерти (а сейчас уже появляются доказательства, что убийства) Сталина, и последующие четыре года вошли в историю Советского Союза как время острой борьбы за власть. Рискну сказать, что осенью 1944-го никакой подковёрной борьбы не было бы. Шла война. Всё бы решилось быстро и оперативно. Как и в чью пользу? Об этом ниже.

Начнём с главного. Всеми видами военной и хозяйственной деятельности Советского Союза во время Великой Отечественной войны руководил Государственный комитет обороны — ГКО. Руководство боевыми действиями ГКО осуществлял через Ставку Верховного Главнокомандования. Ни Политбюро, ни ЦК ВКП(б) не играли существенной роли в управлении страной на тот период. Достаточно сказать, что ни одного съезда партии, ни одного пленума за время войны проведено не было.

ГКО представлял собой своего рода высший совет при Правительстве страны. Состав Правительства намного шире, а в ГКО на осень 1944 года входило только 8 человек: Сталин — председатель, его заместители — Молотов и Берия, а также Маленков, Микоян, Булганин, Вознесенский и Каганович. Наиболее важным в структуре ГКО было Оперативное бюро. В задачи его входила координация и объединение действий всех остальных подразделений: Транспортного комитета, Трофейного комитета, Специального комитета (он уже занимался разработкой ядерного оружия), Комиссии по эвакуации и др. А с мая 1944 года функции Оперативного бюро были расширены наблюдением и контролем за работой наркоматов оборонной промышленности, транспорта, металлургии и др. Руководил Оперативным бюро Берия. Он же и предложил Сталину сразу после начала войны создать Государственный комитет обороны, в узком составе. Он же, Лаврентий Павлович Берия, был наркомом Внутренних дел и кандидатом в члены Политбюро. На период осени 1944 года Берия был фактически вторым человеком в государстве. Именно у него имелись все шансы возглавить ГКО, а значит, и страну в случае, если бы теракт против Сталина достиг цели. У Берии повсюду были расставлены свои люди, ему лично подчинялось несколько дивизий НКВД, полностью укомплектованных, хорошо вооружённых. Многие из них участвовали в боевых действиях на фронтах. Командующий Московским (а власть берут, как правило, в столице) военным округом генерал Артемьев был его человеком, занимавшим до этого должность начальника управления оперативных войск НКВД. Так что Берия, и только он, мог стать во главе страны вместо Сталина осенью 1944 года.

Есть возражения? Тогда рассмотрим другие кандидатуры. Начнём с… нет, не с Молотова, хотя он, как и Берия, был заместителем Сталина по ГКО. Начнём с Хрущёва, который спустя несколько лет стал фактическим главой Советского Союза. Сразу отметим, шансов прийти к власти у Хрущёва осенью 1944 года не было никаких. Во-первых, он не был членом ГКО, во-вторых, он работал не в Москве, а в Киеве — будучи главой Правительства Украины, восстанавливал народное хозяйство республики. В-третьих, во время войны Хрущёв изрядно “наломал дров”. В 1941 году под Киевом тормозил отвод наших войск (что потом отрицал в своих мемуарах). В октябре—ноябре 1943 года Хрущёв, как член Военного совета фронта, наоборот, всячески торопил командующего Ватутина выходить к Днепру любой ценой. Но более всего Никита Сергеевич “отличился” в мае 1942 года, когда он и командующий фронтом маршал Тимошенко предложили план операции по освобождению Харькова. Ставка возражала, но Хрущёв настоял. Операция закончилась для наших войск катастрофой огромного масштаба: 600-тысячная группировка попала в окружение (для сравнения: под Сталинградом в окружение попала группировка Паулюса в 330 тысяч человек). Поражение было настолько страшным, что заткнуть дыру в нашей образовавшейся линии обороны было нечем. Путь немцам на Сталинград и Кавказ был открыт. Разгневанный Сталин вызвал Хрущёва в Москву, ему грозил трибунал. Дело замяли только потому, что расследование вёл друг Хрущёва — Булганин. И наконец, в-четвёртых, все из окружения Сталина знали, каким унижениям подверг себя Хрущёв, умоляя Сталина не расстреливать его сына Леонида, убившего во время пьяной вечеринки человека. Какой же после всего этого Хрущёв глава государства? Никита Хрущёв пробрался к власти несколько лет спустя, когда о многих его “деяниях” стали забывать. И был он на тот период главой московской парторганизации. А в мирное время быть первым коммунистом столицы — должность очень высокая, прямой путь на самый верх. Но это был год 1953-й. Осенью же 1944-го, повторяю, шансов на победу в борьбе за власть у Хрущёва не было.

Строго говоря, Хрущёв стал руководителем страны не сразу после смерти Сталина. На короткое время человеком № 1 в СССР был Председатель Правительства Георгий Маленков. Осенью же 1944 года Маленков был членом ГКО и вторым человеком в партии. Были ли у него шансы прийти на смену Сталину? Нет, не было. Как, впрочем, и у Молотова. Во время войны фактическим главой государства вместо Сталина, если бы покушение удалось, мог стать только “силовик”. Ни в армии, ни в НКВД, ни в НКГБ (в 1944 году эти ведомства были разделены; НКВД руководил Берия, НКГБ — Меркулов, человек Берии) у Молотова и Маленкова поддержки не было. Тот же Маленков отвечал за работу по поставкам новых самолётов для армии и провалил её, чем вызвал немилость Сталина. А Молотов, при всей его известности в стране и за рубежом, был далёк от интриг и борьбы за власть.

“Стоп! — скажут многие. — Силовики? А как же Жуков?” Чтобы оценить шансы Жукова, вспомним, что народным героем он стал после взятия Берлина, после того, как от имени СССР подписал акт о безоговорочной капитуляции Германии, после того, как принимал парад Победы в Москве. И было это всё в 1945-м. А годом раньше, в 1944-м, Жуков, как представитель Ставки, почти постоянно находился в зоне боевых действий, координируя наступательные операции фронтов и армий. Нет, Жукову было не до борьбы за власть. Да и было ли у него тогда желание бороться за власть политическую? Ему и военной власти хватало.

Что касается других членов ГКО: Микояна, Булганина, Вознесенского, Кагановича, а также таких видных деятелей партии и государства, как ленинградцы Жданов и Кузнецов, то вряд ли их стоит рассматривать в качестве кандидатов на пост главы страны в военном 1944 году.

Таким образом, выстрели Таврин-Шилов из “Панцеркнакке” в машину Сталина, главой страны стал бы Берия. И всё могло быть иначе. Что именно? Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим, каких взглядов придерживался Лаврентий Павлович.

К настоящему времени о деятельности Берии и его взглядах по ключевым вопросам экономики и политики написано достаточно много. Отметим только то, в чём сходятся мнения ряда авторов, пишущих на исторические темы.

“Горе побеждённому, ибо его историю напишет победитель”, — говорили древние римляне. В 1953 году Берия проиграл Хрущёву в борьбе за власть. Проиграл, на мой взгляд, потому, что слишком уверовал в свою силу. А Хрущёв оказался хитрее. Поэтому первое, что необходимо сделать, характеризуя Берию, это отмести хрущёвские домыслы, которые, к сожалению, оставались в силе и после Хрущёва — во времена Брежнева, и в ранние перестроечные времена, о том, что Берия английский шпион, половой хулиган, изнасиловавший сотни женщин, и кровавый палач. Шпионство Берии ничем не подтверждено, а его образ сексуально озабоченного неврастеника является темой для анекдотов. Что касается крови, то её на нём не больше, чем на остальных из окружения Сталина.

Да, на биографии Берии кровавым пятном осталась его инициатива в виде докладной записки (многие современные российские историки отрицают подлинность этого документа) на имя Сталина с предложением расстрела польских офицеров весной 1940 года. Сталин, как известно, с ней согласился, а Политбюро ЦК ВКП(б) издало соответствующее постановление, которое кроме Сталина подписали Молотов, Каганович и Микоян (они-то чем лучше?).

Да, Берия руководил депортацией латышей, литовцев, эстонцев, тех же поляков перед войной, кавказских народов и крымских татар в 1944 году.

Но, с другой стороны, после прихода Берии к руководству НКВД число осуждённых по пресловутой 58-й статье резко сократилось, многие дела были пересмотрены, а невинно осуждённые, среди которых видные военачальники, руководители промышленности, деятели науки и культуры, вышли на свободу. И в 1953 году, сразу после смерти Сталина, Берия был первым, кто предложил широкую амнистию для политзаключённых. Однако его предложение на Президиуме ЦК КПСС не приняли. Под амнистию пошли только уголовники, что несколько месяцев спустя было объявлено подрывной деятельностью Берии, которого уже не было в живых. Зато Берия успел организовать пересмотр ряда громких фальсифицированных дел: “заговора врачей”, “дела МГБ”, “мингрельского дела” и др. Так что на кровавого палача Берия тянул не больше Хрущёва, осуществлявшего массовые репрессии в 1938 году в московской парторганизации и на Украине.

Берия был прежде всего отличным организатором, или менеджером, как принято говорить сейчас.

Сегодня много говорят об инновациях, инновационных технологиях, о перспективах инновационного пути развития России. Но почему-то мало кто вспоминает о том, что СССР в своё время такой путь уже проделал. И по мнению С. Горяинова (в 1980-х годах сотрудника академика А. Басистова, главного конструктора противоракетной обороны Советского Союза в ОКБ “Вымпел”), автором беспрецедентного научно-технического, инновационного прорыва нашей страны в 1945—1953 годах был Лаврентий Берия.

К марту 1953 года, незадолго до своей гибели, Берия уже не был шефом Госбезопасности, он работал заместителем Председателя Правительства страны, возглавляя так называемый Спецкомитет (СК) при Правительстве СССР. В составе СК действовали три управления: Первое — ядерное оружие, атомные энергетика и промышленность; Второе — ракетная техника; и Третье — электроника, радары, зенитно-ракетные комплексы и т.п. Спецкомитет функционировал как параллельное правительство развития, де-факто не подчинявшееся обычному правительству — Совету Министров. Структура СК выглядела уникальной: в его состав входили и некоторые части Минобороны, и подразделения разведки, предприятия и институты разных министерств. При этом такие структуры также де-факто не подчинялись своим министерствам, управляясь прямо из СК. Министры, которым формально подчинялись все эти структуры, на самом деле понятия не имели о том, что там делалось. И права спросить об этом министры не имели!

Результат оказался налицо. Приведём только наиболее известные результаты деятельности СК. СССР в рекордные сроки (в 1949-м) создал ядерное, а затем (1953 г.) и термоядерное оружие. И если Курчатова, Харитона, Зельдовича, Сахарова и многих других мы знаем, как создателей такого оружия, то имя того, под чьим руководством в СК они работали, долгое время оставалось тайной. Позже, когда СК распустили, а его рабочие структуры раздали по обычным бюрократическим ведомствам, инерция бериевского инновационного ускорения оказалась настолько велика, что страна раз за разом демонстрировала фантастические прорывы. 1954 год — пуск первой в мире АЭС и ввод в строй пояса зенитно-ракетной обороны Москвы (система С-125 “Беркут”). 1957 год — запуск в космос первого в мире искусственного спутника первой в мире баллистической ракетой Р-7, способной доставить ядерную боеголовку из Евразии в Северную Америку. 1961 год — первое в мире испытание системы противоракетной обороны. И наконец, в том же году — запуск в космос пилотируемого корабля с Юрием Гагариным на борту.

Сильные организаторские способности Берии проявились в организации внешней разведки СССР, одной из лучших в мире, для которой практически не было секретов. И многие её подразделения функционировали под крылом СК.

А теперь, уважаемый читатель, задайте себе вопрос: сумел бы Лаврентий Берия руководить Советским Союзом? По-моему, ответ очевиден.

Важнейшим моментом для нашей исторической зарисовки является то, что Берия придерживался не коммунистических взглядов, как упёртые коммунисты Хрущёв и Молотов. Он был прагматиком. Но при живом Сталине маскировал свои взгляды, как мог. После смерти “отца народов” это сразу проявилось. Берия предлагал ликвидировать социалистическую ГДР и осуществить объединение Германии как миролюбивого демократического буржуазного государства, наподобие Австрии. Мотивировал он это тем, что ГДР, требующая от СССР немалой помощи, это своего рода балласт на ногах советской экономики (а разве это не так?). Единая же Германия будет благодарна СССР за согласие на объединение и поспособствует в восстановлении советской экономики. И вот сейчас, спустя много лет, единая Германия благодарна за такое объединение СССР и лично уже не Берии, а Горбачёву, а доля немецких инвестиций в экономике России, по сравнению с другими странами, самая большая.

Берия считал, что в странах Восточной Европы не следует насаждать социализм советского образца. В частности, он отговорил Сталина проводить в Польше коллективизацию. По его мнению, лучше иметь в Польше не коммунистическое, а лояльное к СССР коалиционное правительство, в которое вошли бы представители находящегося в Лондоне эмигрантского Кабинета министров. Разрыв с титовской Югославией Берия считал ошибкой, которую нужно исправить. Относительно народов Восточной Европы он считал, что, хотя они и стали союзниками СССР, всё-таки принадлежат к европейской семье народов и чужды, если не враждебны, России. И никакой пролетарский интернационализм не в состоянии устранить эту чужеродность (а разве события последних лет, в частности повальное вступление восточноевропейских стран в НАТО, не подтверждают это?)

По мнению Берии, проведение предлагаемой им политики позволило бы надеяться на прекращение “холодной войны”, вину за которую он возлагал на Сталина. Более того, в новых условиях СССР мог бы надеяться на помощь по плану Маршалла.

А теперь ключевой вопрос. Повторяю, шансов на убийство Сталина было мало, но всё-таки, стань Берия главой СССР осенью 1944 года, закончили бы мы войну в Берлине и Праге, в Варшаве и Будапеште? Честно говоря, сомнительно. Возможно, верные союзническому долгу, мы продолжили бы наступление и перешли границы соседних стран. Но скорость наступления была бы уже не та. Ставку, командующих фронтами торопил Сталин. Европа нужна была ему и тем немногим, кто верил, что после каждой мировой войны система социализма должна расширяться. Но многие здравомыслящие люди во властных структурах понимали, в каком тяжелейшем состоянии находится хозяйство страны и её население. Вышибли немцев с родной земли, одержали ряд блистательных побед в последние два года войны, что ещё? А больше миллиона солдат и офицеров, которым суждено погибнуть на полях Европы, умереть впоследствии от ран и болезней, ох как нужны своей стране.

Мне возразят: в конце 1944-го Германия была обречена. Замедли мы наступление или откажись от перехода границы, в Европе доминировали бы США и Англия. А разве нынче не так? Разве не блок НАТО, во главе которого стоят Соединённые Штаты, контролирует Европу? Но НАТО создавался в ответ на наше советское проникновение в Европу, перед войной до подобного никто не додумался — не было смысла.

Но Сталин пошёл много дальше, и в Польше, Чехословакии, Болгарии, Румынии, Венгрии были установлены прокоммунистические режимы. Что сейчас можно сказать об этих странах? Все они члены НАТО и для нынешней России скорее враждебные, чем дружественные. А ведь всё могло быть иначе: и Польша, и Чехословакия (ныне Чехия и Словакия), и Венгрия, и Румыния, и Болгария могли стать нейтральными, как Швейцария и Австрия. И никаких проблем, подобных нынешним, с размещением американских систем ПРО не возникло бы.

Во внутренней политике, если продолжить анализ взглядов Берии, тоже можно отметить много интересного. Берия был за прекращение “великих строек коммунизма”, которые, как он считал, истощали экономику и служили лишь дымовой завесой усиливавшейся милитаризации страны. По его подсчётам, если хотя бы десятую долю расходов на военные нужды пустить на производство товаров народного потребления, жизненный уровень трудящихся можно было поднять в несколько раз! Для чего строить сотни километров каналов, если народ голоден, разут и раздет? И прежде чем рыть каналы в пустыне, следовало бы поднять Нечерноземье.

Серьёзными были предложения Берии и по реорганизации государства. В качестве первого шага он считал необходимым передать управление экономикой и культурой союзных республик в руки национальных кадров и придать там национальным языкам статус государственного. Это, по его мнению, и будет выражение доверия национальных республик центру.

Берия понимал, что ликвидировать ненавистную ему КПСС в ближайшие годы невозможно, поэтому нужно постепенно сводить её роль на нет. Ещё при жизни Сталина он говорил, что партия занимается не своим делом, руководит экономикой, не отвечая за результаты своего руководства. Надо, чтобы страной управлял не ЦК КПСС, а Совет Министров СССР. А партия пусть занимается идеологией, воспитанием, культурой, формированием нового человека. Берия не просто с удовлетворением воспринял решение Сталина о роспуске Коминтерна, но и резко негативно высказался в домашнем кругу о партии, в состав руководства которой он сам входил. Не любил он и политорганы в советских Вооружённых Силах.

Берия способствовал смягчению отношения Сталина к религии и церкви. Но если Сталин руководствовался при этом соображениями пользы для государства, то Берия, скорее всего, видел в религии силу, способную если не противостоять ненавистному ему марксизму, то хотя бы ослабить его влияние на некоторую часть общества.

В завершение необходимо упомянуть имя ещё одного человека из окружения Сталина, с которым связана деятельность Берии. Я имею в виду Николая Вознесенского. Вкратце о нём. Высокообразованный специалист, видный экономист, умница, Председатель Госплана СССР, заместитель Председателя Совета Министров СССР. Сталин предполагал выдвинуть его на пост Председателя Совета Министров (фактически в ранг своего преемника). Это и сгубило Вознесенского. Против него, а также Кузнецова, Родионова, Попкова, Капустина, Лазутина и других видных деятелей ленинградской партийной организации было заведено так называемое “ленинградское дело”. Его “состряпали” Берия и Маленков, боясь конкуренции в борьбе за влияние на Сталина, следовательно, и в борьбе за власть. А ленинградцы, надо сказать, имели большой авторитет в партии. Сталин поверил сфабрикованным документам. Названные выше товарищи, а также многие другие члены парторганизаций — всего 200 человек, были исключены из партии, осуждены и расстреляны. Говорят, что о гибели Вознесенского Сталин после сильно жалел.

А теперь немаловажный штрих: Николай Вознесенский был сторонником введения новых экономических отношений, возможно, наподобие нового НЭПа. Как известно, первый НЭП ввёл Ленин в 1921 году. С точки зрения коммунистической идеологии это был шаг назад, к частной собственности. Зато страна себя быстро накормила и одела. Но если Ленин ради достижения цели мог поступиться принципами, то Сталин на такое не решился — политика “кнута” явно доминировала над “пряником”. И в послевоенной стране были большие проблемы с товарами и продуктами. Особенно в глубинке. И даже отмена карточек в 1947 году мало что изменила. У одних не было денег, чтобы купить самое необходимое, а у других, кто неплохо зарабатывал, большая часть денег оставалась нереализованной.

А теперь, опираясь на перечисленные выше взгляды Берии, скажите, нужен ему, в случае прихода к власти, такой человек, как Вознесенский? Конечно, нужен, ой как нужен! Во-первых, умные головы всем нужны. А во-вторых, Вознесенский ему уже не конкурент, зачем его топить. И новый послевоенный НЭП вполне мог состояться. А значит, не было бы голода конца 40-х годов, не было бы чудовищного разорения крестьянства, полки магазинов наполнились бы продуктами и товарами не в 1992 году, а много раньше.

 

***

Говорят, история не терпит сослагательного наклонения. Не согласен: терпит, поскольку именно это заставляет нас задумываться о своём прошлом, анализировать настоящее, прогнозировать будущее.

Поймите меня правильно, уважаемый читатель. Я не питаю никаких симпатий ни к Берии, проигравшему борьбу за власть, ни к Хрущёву (а у Хрущёва были свои достоинства), который эту борьбу выиграл, ни к кому другому из ближайшего окружения Сталина, как и к нему самому. На этих людях кровь, и большая кровь, ни в чем не повинных соотечественников. Но к власти после смерти (или гибели) Сталина мог прийти только кто-то из них. Главной мыслью моей исторической зарисовки является то, что, приди Лаврентий Берия к власти, всё могло быть иначе. Что конкретно? Об этом уже говорилось выше. Пусть каждый для себя представит, осмыслит сказанное.

В предложениях Берии было много разумного. Естественно, были и неприемлемые вещи. Что-то из его предложений реализовал Хрущёв, что-то Горбачёв с Ельциным. Правда, на это потребовались годы, даже десятилетия. Но Берия к власти не пришёл: ни в 1953-м, когда Хрущёв оказался хитрее, ни ранее, в 1944-м, когда выстрел из “Панцеркнакке” по бронированной машине вождя не состоялся. История пошла по тому пути, какой мы все хорошо знаем. Могла ли по-другому? Наверное, могла, хотя, повторяю, шансов было немного. А случай распорядился так, что даже эти мизерные шансы обратились в нуль.

Пальто с широким рукавом заметно отличалось от обычного.

вались годы, даже десятилетия. Но Берия к власти не пришёл: ни в 1953-м, когда Хрущёв оказался хитрее, ни ранее, в 1944-м, когда выстрел из “Панцеркнакке” по бронированной машине вождя не состоялся. История пошла по тому пути, какой мы все хорошо знаем. Могла ли по-другому? Наверное, могла, хотя, повторяю, шансов было немного. А случай распорядился так, что даже эти мизерные шансы обратились в нуль.

Пальто с широким рукавом заметно отличалось от обычного.